Дела человеческие - Карин Тюиль Страница 29

– Ты куда? – спросила Клер.

– В больницу Отель-Дьё, в отделение судмедэкспертизы, к своей дочери и ее матери.

– Твоя бывшая жена написала заявление, даже не поговорив с тобой. Тебе не кажется, что она пользуется этой историей, чтобы нам навредить?

– Нет, она никогда не стала бы использовать для этого дочь. Она боялась, понимаешь, боялась, что под твоим давлением я отговорю ее идти в комиссариат.

– Ты ведь скажешь ей, чтобы она забрала заявление, правда? – попросила она, вся дрожа. – Этому должно быть какое-то объяснение.

– Какое объяснение? Твой сын изнасиловал мою дочь. Ты понимаешь, что это означает?

– Мы ничего пока не знаем.

Он замер:

– Ты считаешь, что моя дочь лжет? Что она все это выдумала? А с какой целью?

– Я этого не говорила, но я и правда не верю, что мой сын способен на такое.

– У насилия не всегда есть рациональное объяснение, я об этом кое-что знаю.

– Нужно, чтобы наши дети объяснились с нами.

– Это значит: нужно забрать заявление?

– Послушай, ты не можешь так поступить со мной. Если заявлению дать ход, Алекс не сможет продолжать учебу в Стэнфорде, он все потеряет. Он очень уязвим, я прошу тебя, не разрушай все, что он с таким трудом восстанавливал после попытки самоубийства.

– Значит, тебя только это интересует? Карьера твоего сына? Ты хоть на секунду задумалась о страданиях моей дочери? О том ужасе, который она пережила? Ты вообще понимаешь, что говоришь?

– Прости, я готова поверить, что произошло нечто серьезное, но умоляю тебя, не действуй сгоряча, иначе ты рискуешь все погубить из-за одного звонка бывшей жены.

– Я тебе толкую о моей дочери… Я говорил с ней по телефону, она совершенно подавлена, двух слов связать не может, он растоптал ее. Ты можешь это понять?

Повисло долгое молчание, потом Клер заговорила снова:

– Наверняка ее что-то оскорбило или шокировало, но ее мать могла преувеличить серьезность произошедшего и заставила ее написать заявление, чтобы сделать мне больно.

– Мать Милы никогда не стала бы писать заявление, если бы не была уверена в том, что все это правда. Слушай, ты так и не поняла? В ультрарелигиозной среде, если девушку изнасиловали, от нее все отрекаются. Короче говоря, я даже удивился, узнав, что мать пошла вместе с ней в полицию, чтобы подать заявление. Ты не представляешь себе, чего ей это стоило…

Он проговорил эти слова срывающимся голосом, как будто у него внутри разверзлась пропасть. Клер подошла к нему, он держался холодно, отчужденно и оттолкнул ее. Она оправдывалась, говорила, что ни в чем не виновата и у него нет причин отдаляться от нее.

– Я приеду забрать вещи, когда тебя не будет дома.

– Мы больше не будем вместе жить?

– Идет следствие, и нам с тобой лучше не видеться.

Это был худший момент в их жизни, и они это знали. Они опустились ниже некуда, достигли дна. Они еще могли подняться на поверхность, но, скорее всего, не пытались бы спастись, не барахтались бы изо всех сил, а только захлебывались бы, всплывали, чтобы вдохнуть, и снова погружались и под конец неподвижно качались бы на волнах – синие распухшие утопленники. Они начинали понимать разницу между испытанием и трагедией: первое вполне терпимо, вторая же производит огромные внутренние разрушения, она не дает шанса что-то исправить и оставляет после себя только долгую, бесконечную тоску. Адам взял мотошлем и рюкзак и ушел. Клер смотрела ему вслед, сознавая, что обвинение, выдвинутое против сына, обернется и против нее самой.