Три девушки в ярости  - Изабель Пандазопулос Страница 28

Я рассказала обо всём этом Деборе. Думала, тут уж мне нечего опасаться строгого осуждения. Ох, как же я ошиблась. Она обвинила меня, что я прислуживаю богатеям, продала душу дьяволу, наплевала на принципы и не подумала о том, что больно унизила всех женщин, выставив себя напоказ и став рабыней.

В общем, я их всех предала — всех тех женщин, что борются с реакционерами и женоненавистниками.

Сперва я просто остолбенела.

Дебора из тех, кто утверждает, что интеллектуалы должны идти работать на завод, что здесь нужно устроить всё так же, как на Кубе, выстроить иной способ жизни, общинный, чтобы равенство и свобода были возведены в принципы бытия, а собственность-де надо упразднить. И это уже не просто мечта, а нравственный императив.

Слушая всё это, я столько раз думала, что папа пришёл бы от неё в восторг, а Мицо влюбился бы по уши. Она такая фанатичка, каких они любят, решительная и готовая идти до конца, вот ничего-де в мире нет достаточно большого и чистого. Всё дóлжно принести в жертву ради лучшего будущего.

Но я даже не представляю, что скажешь на всё это ты. Разве так представляла ты мою жизнь? Разве ты тоже готова меня осудить? И какой выбор сделала бы ты на моём месте — работать продавщицей в храме роскоши или дать себя сфотографировать для каталога? Я, со своей стороны, отказываюсь отвечать на это. И особенно тем, кто тоже хочет запереть меня и диктовать, что мне думать и кем становиться.

Я разозлилась. Сказала ей, что ненавижу всех тех, кто, претендуя на защиту свободы, сам начинает с осуждения тех или других людей во имя своих принципов. С какой стати мне менять одно угнетение на другое?

— Все вы одинаковы, маленькая шайка надменных и болтливых буржуа, развалившихся в дорогих креслах, самодовольно упивающихся красотой своих идей!

Я уже готова была развернуться, уйти и никогда больше с ней не разговаривать. Но, к моему изумлению, она весело расхохоталась. Сунула свою руку под мою и говорит:

— Ты права, прости. Может, пропустим по стаканчику?

А я всё ещё дрожала от ярости. Как ей удаётся так легко переходить от одного чувства к другому? Я недоверчиво нахмурилась.

— Да пошли же, не хмурь брови, говорю же, ты права! А знаешь ли, что самое главное — уметь немного поразвлечься? И лучше всего для нас — не с мальчиками…

Я позволила себя уговорить. И не пожалела!

Сперва мы немного погуляли, не разговаривая, а потом она вдруг рассказала мне о движении «Прово» ^[24], зародившемся несколько лет назад в Голландии. Молодые девушки решили раскрашивать велосипеды в белый цвет и оставлять их в общее пользование, чтобы любой, кто захочет, мог на них прокатиться. Провокация против капиталистической идеи частной собственности. И вот ей захотелось продвинуть эту идею в Париже.

Дело за малым — угнать несколько великов, конечно, самых красивых и в самых богатых кварталах, и перекрасить их, а потом посмотреть, что будет…

Да она совершенно чокнутая, тебе не кажется?

Я пошла с ней.

Каждая из нас украла по пять велосипедов. А потом мы довезли их до ворот Сент-Уан, где она попросила какого-то владельца гаража немного подозрительного вида перекрасить их.

И мы перетащили их прямо в центр Латинского квартала.

После чего отправились спать.

Ты никогда не догадаешься, что дальше!!!!

Их никто не взял! Ни чтобы покататься, ни чтобы украсть. Мы их нашли такими же новенькими — там же, где оставили!

У Деборы был очень разочарованный вид. И правда, это угнетает — как будто никто не пожелал сыграть с нами в нашу игру. Этим нам как будто ясно сказали: не нужно нам вашей свободы, мы не хотим ни с кем делиться, а больше всего раздражает ваша беспечность. Дебора занервничала. Она принялась кричать: «Посмотри только на них, так и ходят, опустив головы, серые и грустные! Никогда из них ничего не выйдет, кроме рабов, довольных своей участью».

Я попыталась немного урезонить её, но это был напрасный труд.

Она действительно отчаялась. Пожала плечами. Тут я заметила, что у неё круги под глазами. Спросила, все ли у неё хорошо. Она ответила «нет». И расплакалась.

Кончилось всё разговором о Марселе. Ты о нём помнишь? Да, конечно, ты помнишь, даже если не читала моих писем. Когда я пишу тебе, у меня чувство, что ты меня слышишь, что ты где-то недалеко. Вот это и придаёт мне жизненных сил — иллюзия, что вы здесь, совсем рядом, и Мицо, и ты.

Так вот, этот Марсель — завзятый сердцеед, который любит женщин, соблазняет их и потом заставляет страдать. Я сама едва не угодила в его ловушку. Но мне удалось отделаться от него.

Дебора сказала мне, что перед новым учебным годом она должна ещё съездить в Бретань повидать родителей. И что сюда вернётся только в середине октября. У неё был какой-то странный вид. (Тебе-то я могу признаться, что была довольна, ведь она будет подальше от Марселя… Впрочем, это правда скверно — ревновать и завидовать девчонке, которая тебе доверилась…) Даже если она то и дело повторяет, что уж ей-то на Марселя наплевать, и только из-за того, что у них всё настолько по-дурацки, это и продолжается так долго.

— Однажды он возьмёт и бросит меня ради какой-нибудь другой, потому что эта другая потребует от него, чтобы он принадлежал только ей одной. Но птиц нельзя держать в клетках. Потому что птицы рождены летать. Ты как думаешь?

Она красноречиво посмотрела на меня, не ожидая ответа. Мы распрощались на перроне вокзала, куда я проводила её и заодно помогла донести вещи. Было сыро и холодно. Потом я много думала о том, что она сказала.

Я не согласна с ней.

Есть птицы-неразлучники. И я знала их.

Вы с папой были существа свободные, но всегда летали вместе, крыло к крылу.

Я каждый день думаю о тебе.