Всё сложно - Юлия Краковская Страница 28

С Гаем мы общались мало, но в наши редкие встречи меня каждый раз поражало ничтожество Жоффруа по сравнению с ним. Он никогда не говорил ничего плохого о Карин, говорил, что в работе мне нужно держаться ее, что нужно иметь какого-то покровителя и создавать себе некую социальную сеть из влиятельных людей. А Карин все еще жаловалась мне, да и всем, кто был согласен слушать, на то, как он злобно и агрессивно обращается с ней и сейчас. Это была чуть ли не ежедневная беседа за утренним кофе. Сотрудницы цокали языками и, вздыхая, говорили:

– Он просто все еще страдает и сердится на тебя за то, что ты полюбила другого, это же видно. Наверное, его чувства к тебе все еще не прошли.

Жоффруа по-прежнему сидел без работы и курил траву с утра до вечера. Карин говорила мне на работе, что он приводит Роми на занятия совершенно обдолбанным. Мне было жутко стыдно за него. К тому же мне стали звонить из его израильского банка и спрашивать, когда он погасит свой долг, они также сообщили мне, что скоро подадут в суд. К счастью, мне сказали, что я не имею отношения к его долгам. Я записала номер счета и спросила Жоффруа, как и когда он собирается закрывать долг. Он возмутился:

– За кого ты меня принимаешь! Конечно, я все закрою!

Но номером счета так и не поинтересовался.

Я воспринимала задачу найти ему работу почти как свою личную. Спрашивала нашего завхоза, не может ли он нанять Жоффруа, созванивалась с каким-то знакомым Карин, который делал частные ремонты и небольшие работы по дому. Ничего не получалось, к тому же сам Жоффруа реагировал довольно агрессивно, заявляя, что его не интересуют такие дерьмовые работы. На какие именно работы, не имея даже среднего образования, он претендовал, мне было неясно.

Кроме того, те небольшие деньги, которые он заработал, почему-то никак нельзя было забрать из его банка. Потом, когда он их наконец забрал, то поехал в магазин и накупил себе одежды. В наше общее хозяйство он не вложил ни копейки.

В один из выходных дней я искала подарок Карин на день рождения, и мы набрели на симпатичный торговый центр. Там мы зашли выпить кофе в кафе при бутике редкого кофе, чая и приправ. Я сказала Жоффруа:

– Слушай, а может, ты спросишь, не нужны ли им работники?

– И правда, попробую.

Он подошел к стойке и заговорил с продавцом – приятным мужчиной средних лет. У них завязался разговор, и продавец дал Жоффруа телефон хозяйки магазина. Он позвонил ей, и, волшебным образом, она оказалась заинтересована в работнике. Его позвали на собеседование, одно, потом второе. Зарплата была минимальная, но это уже была большая радость.

Стал ли Жоффруа спокойнее и добрее, почувствовав возможность успеха? Нет, напротив. Он стал еще наглее и хамоватее. Было такое чувство, что мы должны быть ему по гроб жизни благодарны за его присутствие в нашем доме. Все чаще я думала, что, когда он почувствует, что больше не нуждается во мне, то быстро сообразит, как и куда ему уйти. Не могу сказать, чтобы эта мысль меня пугала, скорее, я поражалась тому, какой же он подлец.

Почти все наши выходные тем временем проходили довольно гадко. В один из таких дней мы поехали в Париж посмотреть на новогодние витрины. Ехать в Париж, по мнению Жоффруа, нужно было по следующему алгоритму: сначала доехать на автомобиле до ближайшей станции метро, которая находилась довольно далеко от нас и в одном из самых жутких районов. Его, как магнитом, тянуло в места, подобные тому, где он вырос. Как ни смешно, но отстойнейшие районы Парижа, где жили бедные люди всех цветов радуги, кроме белого, выглядели намного лучше и ухоженнее, чем наш дорогущий Рамат-Ган.

Потом из этого района нужно было еще черт-те сколько трястись на метро с пересадками. Уже выйдя из машины, месье оказался не в духе, и далее за нами следовало существо со злобным и тупым лицом. Было такое впечатление, что буквально минуту назад я и Роми самолично расстреляли его детей, попинали их тела и грязно надругались над любимой собачкой. Почему он так злился и для чего вообще увязывался за нами, мне было неясно. Видимо, считал, что поездка в Париж – дело очень сложное, и мне одной никак не справиться. То, что я ездила туда каждый день на работу, у него в голове как-то не связывалось. Честно говоря, не связывалось это и в голове у меня: вся моя уверенность в чем-либо пошатнулась. Раньше я часто моталась по командировкам в Европу и в любом городе легко ориентировалась уже на следующий день. Однако сейчас я чувствовала себя запуганной курицей, которая все время элементарно боится потеряться. Все приложения, помогающие ориентироваться в городах, уже давно были разработаны, и все ими пользовались вовсю, а я почему-то испытывала страх и ничего не могла в них понять. Я, которая протестировала неимоверную кучу всевозможных приложений, интерфейсов и сайтов, не могла пользоваться простейшим приложением для пользования общественным транспортом в городе.

В тот раз, когда мы пошли разглядывать новогодние витрины, все шло как обычно, только я никак не принимала такое положение вещей как обычное. Мне было очень некомфортно, как и любому нормальному человеку. Рядом в метро ехала афроевропейская пара совсем примитивных людей. И мужчина без остановки гнобил девушку. Видно было, как она злится, сжимается, не находит слов, боится его. Мне стало жутко от мысли, что со мной рядом находится человек, который упорно пытается сделать со мной то же самое. Новогодние витрины были восхитительно красивы. Роми очень радовалась, и мне было приятно на нее смотреть, но человек рядом, который, не переставая, корчил презрительную мину, закатывал глаза и злобно сопел, терялся в толпе и его приходилось искать, меня раздражал до бешенства. И, само собой, за него приходилось повсюду платить.

Вечером мы должны были встретиться с Гаем и его детьми на стадионе и пойти с ними на футбольный матч. Гай впервые вышел из дома после того, как проболел несколько недель. Он был благодарен Жоффруа за помощь и пригласил нас на матч. Жоффруа совсем не был болельщиком, но его притягивало все бесплатное. К тому же он был явно польщен тем, что теперь у него есть настоящий друг и вообще кто-то куда-то его пригласил. Подозреваю, что это случилось впервые в его жизни. И он раздувался от важности.

Мы приехали на стадион и стали ждать Гая и детей. Роми была в восторге и очень хотела попасть на футбол. Было холодно, ноги начинали коченеть. На душе было противно. В конце концов я не выдержала и стала спрашивать его, почему он так мерзко ведет себя с нами.

– Если сама не понимаешь, так нечего и объяснять.

– Нет уж, объясни, пожалуйста.

– Да ты, блин, ваще дура, ты не понимаешь, что твоя дочка невыносимая, она лезет всюду.

– Куда она лезет? О чем ты говоришь? Да это ты невыносимый и не смей ни о ней, ни обо мне так говорить. Ты кто вообще, блядь, такой?

– Да с тобой ужасно жить, – завизжал он, – вы две свиньи! Я не чувствую себя дома, я ни на что не имею права!

– Может, ты не заплатил ни копейки ни за что? На что ты хотел иметь право? Доставать нас? Да, у тебя нет такого права!