Баржа смерти (сборник) - Михаил Аранов Страница 28

«Ну, уж не надо так, – Костя Григорьев поднимает голову от гитары, – недавно встретил Василия Зуева. Так вот, он просил не серчать на Павлину. Она, как приходит домой – плачет, что невзлюбили её в школе».

Потом поют на два голоса. Константин и Соня:

«Мы сидели с тобой у заснувшей реки.

С тихой песней проплыли домой рыбаки.

Солнца луч золотой за рекой догорал…

И тебе я тогда ничего не сказал.

Загремело вдали – надвигалась гроза.

По ресницам твоим покатилась слеза».

Мелодичные переборы гитарных струн. Баритон Кости и низкий, завораживающий голос Сони. И откуда это взялось? Ваня Поспелов не спускал влюблённых глаз со своей жены. И Кате нестерпимо хочется, чтобы кто-нибудь сейчас посмотрел на неё такими же глазами. Сзади к ней неслышно подходит дочка Верочка. Обнимает её. Шепчет: «Мам, что ты сейчас какая-то никакая?»

А Кате ещё слышится строчка романса: «По ресницам твоим покатилась слеза». Она чувствует, как веки её тяжелеют от слез. Рукавом платья она вытирает влажные глаза. Ловит удивлённый взгляд мужа. Улыбается ему смущённо. Звучит последний гитарный аккорд. «Какое открытие? – Константин Иванович не скрывает своего восхищения, – великолепное меццо-сопрано! Прекрасный репертуар для нашего школьного вечера, – Константин на секунду смешался, – для вашего школьного вечера».

– Нет, нет. И для вашего – тоже, но с романсом погодим, – раздаётся знакомый голос. Николай Семенович, директор Петрушкин, нежданно появился, – вы уж извините меня, незваный гость, как, говорится… Но у вас дверь не заперта. А я только из Ярославля. Не терпелось сообщить радостную весть: у нас теперь в штатном расписании есть руководитель школьного хора. Уж не обессудьте. Константин Иванович – прошу любить и жаловать.

– Воскресение и суббота у меня свободны, – не очень уверенно говорит Константин Иванович, оглядываясь на Катю. Но та прячет глаза.

А Колька Клюев уже совсем распоясался перед директором:

– Чего изволите, любезнейший? Самогончику под стерлядь. Иль «Бургундского» под солёные грибочки? – «Бургундского», чего уж там, – в тон ему отзывается Николай Семенович.

Потом Коля читал стихи своего однофамильца Клюева: ««Не жди зари, она погасла, как в мавзолейной тишине лампада чадная без масла», – могильный демон шепчет мне».

Закончили веселье за полночь. Уже на пороге дома, прощаясь, Николай Семенович сказал:

– Романсы в вашем исполнении, Сонечка и Константин Иванович, это великолепно. Но только для домашнего употребления. Романс – это упадническое буржуазное искусство, – произнеся эту фразу, он слегка смутился, но тут же взял себя в руки. И в голосе его уже звучит начальственная жёсткость, – мы можем с этим не соглашаться. Однако, такова нынешняя установка. Это я вам как директор школы говорю. Но как человек старой закваски, – старорежимная интеллигентность расплывается по лицу Петрушкина, – на романсы приглашаю ко мне на вечерние посиделки.

На улице Соня и Иван Поспеловы прошли вперёд. А Николай Семёнович, слегка задержался, взяв под руку Колю. Проговорил почти на ухо ему: «Вы, Николай, давайте осторожней с поэтом Клюевым. С этим идеологом кулачества». Коля вспыхнул, локтем отодвинул своего школьного начальника. «Я Вас, Николай предупредил. За последствия не ручаюсь», – Клюев слышит голос директора. И какие-то незнакомые, угрожающие ноты звучат в нём. Не прощаясь, он переходит на другую сторону улицы. Прислоняется к дереву. Жадно затягивается папиросой. «Ну, что вы задержались?» – звучит невдалеке меццо-сопрано Сони. «Да, да», – елейно до омерзения откликается Петрушкин. «До омерзения», – это для Коли Клюева. Соня же, услышав Петрушкина, подумала: «Какой всё-таки интеллигентный человек наш директор».

Вот и быстро пронеслось время. И Константин Иванович как-то потускнел. Сбрил свои бакенбарды, в которых уже поблескивало серебро. И от роскошных усов остались только две щёточки под носом. И это было разумное решение. Надо было стать «как все». «Как все серые мыши», – часто приходило ему в голову. И становилось тоскливо. Будто расстался навсегда с чем-то дорогим. Его новый облик жена одобрила. Сказала, как показалось Константину Ивановичу, с некоторым удовлетворением, мол, не так заметен. Константину Ивановичу подумалось с некоторой печалью: «Молодые женщины не будут заглядываться, как прежде. Как прежде, но всё же. Кате будет спокойней». Катя будто прочитала его задумки, заметила: «Люди говорят, что у тебя вид был больно старорежимный. Не ко времени это».

Вот уже и Верочка скоро закончит десять классов. И Саша Троицкий, старший сын доктора Троицкого, частенько появляется у дверей дома Григорьевых. «Что доченька, заневестилась? Выбор твой одобряю», – смеётся Катя. «Да что Вы, мама. Он такой – сегодня с одной девчонкой, завтра с другой».

«А он тебе нравится? – не унимается мать. И видит, как пурпурно краснеет её дочь.

«Он же скоро уезжает в Ленинград. Поступать в институт», – смущённо шепчет Вера.

На первое мая 1934 года в школе был организован концерт. На сцене стояло пианино. Директор школы Николай Семенович Петрушкин изрядно подсуетился, и к красному дню календаря за пианино сидел заезжий тапер. Программа была строго выверена Николаем Семеновичем и Павлиной Зуевой: никаких упаднических романсов. Песни народные и революционные. Революционные песни исполнял только детский хор. Спасибо Соне Поспеловой, она пела вместе с Константином Ивановичем народные песни. Григорьев, как руководитель школьного хора, был на высоте. В антракте Николай Семенович скажет ему, что за его заслуги в пропаганде революционного искусства, он, товарищ Григорьев, будет непременно отмечен приказом по школе.

А пока, кланяясь перед публикой, Константин Иванович слышал с первого ряда: «браво». Хриплое-Перегуды и дискант Петрушкина.

А когда Константин Иванович запел: «Много песен слыхал я в родной стороне, как их с горя, как с радости пели»… Зал замер. А уж когда прозвучало: «ухни, дубинушка, ухни!» Зал загремел, загудел, вторя: «дубинушка ухни!» Константин Иванович видит, как на фразу: «Там у нас, знать, нельзя без дубинки», широко заулыбался Сергей Семёнович Перегуда. Вот он наклонился к уху незнакомого мужчины с сухим и строгим лицом. Что-то шепчет ему. Тот благосклонно кивает головой. И Константину Ивановичу кажется, что Перегуда говорит незнакомцу: «Вот как мы перековываем этих «бывших».

Потом пела Сонечка Поспелова. Константин Иванович уселся невдалеке от Перегуды, так чтобы видеть того незнакомца, что со строгим лицом. Когда меццо-сопрано Сони заполнило зал и прозвучали слова: «Виновата ли я, виновата ли я, виновата ли я, что люблю? Виновата ли я, что мой голос дрожал, когда пела я песню ему?» – брови строгого незнакомца полезли вверх. И Перегуда, явно оправдываясь, объясняет, что это тоже народная песня. И в ответ слышится назидательное: «Надо строже относиться к репертуару». Раскрасневшаяся Соня садится рядом с Константином Ивановичем, и тот уже готов, как ведущий, сообщить любезной публике, что концерт окончен. Но на сцене появляется Коля Клюев. На строгое Перегуды: «Это ещё что?» Соня лишь пожимает плечами.