Хорошие деньги - Эрнст Августин Страница 28

Сказал он не без логики.

— При наших, может быть, не столь высоких запросах.

* * *

Я слушал его и не слышал. Что я действительно слышал, так это татум-татум, и этот звук мне не мерещился. Неужто дядя потихоньку совершил невозможное?

Тёмной зимой, в холодной каморке для прислуги, с ужасом глядя на пластмассовый протез в стакане с водой, я грезил о виллах на пальмовых побережьях, о мраморных террасах и стойках баров с бокалами кюрасо. Может быть, уже тогда провидел я своё предназначение?

Должно быть, вид у меня был туповатый: я замер, долго пялясь в воображаемое, и посетитель уже начал меня успокаивать:

— Мы его найдём, не бойтесь, мы поищем, посмотрим и найдём.

— Кто это «мы»? — спросил я.

— Никто, — успокоил меня гость, — только вы и я.

Между тем — мы этого даже не заметили — вошла госпожа Штумпе. Она недоверчиво стояла у двери, недоверчиво в хорошем смысле, сказал бы я, поскольку тут собирались переступить через неё.

Собственно говоря, я был рад её видеть, даже весьма рад, если быть честным, она появилась в самый нужный момент, придя мне на подмогу.

— Не поймите меня неправильно, — сказал гость. — Я приехал не по поручению. От Лемке.

* * *

— Или от Садоводческого товарищества Ланге.

* * *

— Или от кого бы то ни было, кто мог бы быть в этом заинтересован.

— Это угроза? — спросил я.

В следующую минуту диспозиция была такова: гость поднялся и облокотился о шкаф, ближайший к окну. Я, сидя наполовину в кресле, наполовину на подлокотнике, находился где-то посередине между ним и дверью. Тогда как госпожа Штумпе, храни её Господь, подошла ближе и образовала третий угол треугольника.

— Разве вы не собирались уехать сегодня же, — спросил я, — в Кривиц или Гревесмюлен (Пинкельпот)?

Ответа не последовало. Человек, казалось, изучал наш треугольник. Примеривался. Затем выглянул на улицу, там внизу проезжал комби баклажанного цвета.

— В таком случае, вы, может быть, огласите ваше решение, — сказал я, — пока не поздно.

* * *

— Пока вы целы и невредимы, — сказала госпожа Штумпе.

Боже мой, как я любил эту бабу!

На выходе из кабинета я возле самой лестницы сделал ему подножку, так что человек из Одессы чуть не растянулся. Внизу его уже поджидала госпожа Штумпе, я видел блеск в её глазах, медленный разворот и стойку на ширине плеч.

Когда он вышел за дверь, она крикнула ему вслед:

— И попробуйте только явиться сюда ещё раз!

•••

Ночью я видел во сне дядю.

— С точки зрения нравственности, — сказал он, — я бы с удовольствием жил на Герхард-Эппельман-штрасе.

В моём сне он был очень маленький — миниатюрное издание самого себя, — но пропорциональный, печальный господин, творец маленьких творений.

— Если только представить, что госпожа Штумпе возьмёт и бросит здесь все дела, то хоть ложись и помирай.

Искусство, по его мнению, приходит с умением.

— Но на тебе ведь нет никакой вины, — сказал я ему.

После этого он взглянул на меня с такой любовью, что у меня перевернулось сердце.

Он стоял где-то наверху, на лестнице, которая во сне казалась ещё выше, и совершал лёгкие порхающие движения руками, как будто собирался взлететь. При этом присутствовали:

пенсионер в качестве пастора,

господин Краус как натура эмоциональная,

отец троих детей,

щуплый очкарик,

курильщик,

растлитель детей,

однорукий рабочий,

некто из органов власти и Фридеман Бах — а это кто такой?

— Ну, тот самый, который разъезжал по стране, пиликая на скрипочке, и издавал сатанинский смех, — сказал дядя.

Но до того как дядя взлетел, я успел проснуться. Или, лучше сказать, предусмотрительно проснулся, потому что однажды уже видел во сне перечисления и запомнил, что это не к добру.

И тогда я проснулся. И должен сказать, дядя действительно полетел.