Детство комика. Хочу домой - Юнас Гардель Страница 28

У Юхи есть альбом для марок с черными страницами, на которых марки смотрятся изящнее, чем в старомодных альбомах с белыми страницами. Лучшие марки — из государств Оман и Йемен. Они самые большие и красивые. За три с половиной кроны в магазине игрушек можно купить серию из пяти марок.

Красивая серия с бабочками из Омана, без сомнения, стоит трех с половиной крон. Кроме марок можно собирать еще много чего: наклейки, закладки, ластики с запахом, миниатюрные бутылочки из-под алкоголя, модели самолетов, пивные банки.

Юха собирает кинорекламки.

Он вырезает рекламу из газет и собирает.

Он очень гордится своей коллекцией.

Итак, все наладить. Берешь коллекцию рекламы…

— Я их наклеиваю в эту папку, — объясняет Юха, перелистывая страницы. — Иногда смотрю их. Вот моя любимая.

Он показывает рекламу фильма-катастрофы «SOS Посейдон».

— Но это, конечно, детям до шестнадцати, — вздыхает он, — все интересные фильмы детям до шестнадцати. Туре Свентон и Стиг Грибе — нет. Их — смотри сколько хочешь. Очень нам нужны Туре Свентон и Стиг Грибе.

— Красивая коллекция, — хвалит Йенни, которая никак не может отучиться быть доброй.

— Она твоя.

— Правда? — недоверчиво спрашивает Йенни. — Почему это?

Все наладить. Неловкая попытка прибегнуть к колдовству. Считается? Не считается?

— Мне надо идти. Пока, Йенни!

По ней видно, что колдовство не сработало.

Они расходятся.

Йенни крепко прижимает Юхину папку к груди.

65

Йенни наряжается. На кровати лежит одежда, которую она забраковала. Она надевает юбку макси. Стоило немалого труда выклянчить ее.

Она достает из платяного шкафа самую красивую блузку — сиреневую, с рукавами-фонариками, совершенно новую. Ее она надевает впервые.

Проводит рукой по ткани.

Блузка нежная, как щека Юхи.

Щека Юхи, о которой она мечтает, которую она мечтает погладить, осторожно провести по ней пальцем. Он улыбнется, и она улыбнется, и они будут лучшими друзьями, сокрытые от всего мира, далеко-далеко от Сэвбюхольма.

Йенни вздыхает и натягивает блузку через голову.

Потом садится перед зеркалом. Осторожно снимает заколку, старается соорудить прическу хоть немного помоднее.

Расческой и щеткой она пытается накрутить локоны, сотворить челку и каскад кудрей — выманить из уродины красавицу.

Она долго сидит перед зеркалом, рассматривая себя, проводя щеткой по волосам.

Так, теперь косметичка. Йенни накладывает светящиеся голубые тени, красит ресницы тушью — пытается стать кем-то другим, не собой.

Кем-то, кого приглашают на вечеринки.

Она пытается стать достойной любви.

Звонит телефон.

Йенни вздрагивает. Ее наполняет ликование. Это он. Это должен быть он. Она знает, что это он.

Она спешит ответить, но в холле, где стоит телефон, трубку уже взял отец.

— Йенни? — говорит он. — Конечно! Минуточку, я ее позову.

Сердце гордо бьется в груди. Грудь вздымается под блузкой. Милый Юха!

— Это некто по имени Томас, — сообщает отец, — он спрашивает, можно ли позвать тебя погулять.

Йенни резко останавливается. Томас! Все не так. Она пятится, на глазах выступают слезы. Она подносит руку ко рту, чтобы не закричать, но все равно кричит.

Малюсенький крик, который она не успевает подавить.

Маленький просочившийся наружу крик.

— Минуточку, Томас, — говорит отец в трубку и поворачивается к дочери, с неодобрением глядя на нее. — Ну и чучело ты из себя сделала!

Она стоит с синими ресницами и в юбке макси, ее тоска выставлена на обозрение, и Йенни охватывает стыд.

Она пытается прикрыть лицо руками. Ей так стыдно, что лицо горит. Она бежит в свою комнату. Ей нужно остаться одной, чтобы никто ее не видел, потому что она уродина, уродина, уродина.

Отец кричит ей вслед:

— Не думай, что станешь краше, если будешь подделываться, вот что я тебе скажу!

Его голос вторится эхом, как голос священника в церкви: не думай, что ты хоть что-то из себя представляешь! Не подделывайся!

Йенни захлопывает за собой дверь, бросается на кровать и плачет.

На красивой новой блузке размазываются пятна туши.

Ей хочется убить всех во всем мире. Ей хочется убить себя.

Она молит Бога позволить ей не быть здесь, во всем этом ужасе.

Но она здесь. Она здесь и сегодня, и все остальные дни.

И детство бездонно, и она теряет равновесие и срывается.

66

В большой кастрюле еще плавает несколько сосисок. Попкорн уже почти закончился. Вечеринка в разгаре. Все танцуют.

Вовсю верещат разухабистые «Слэйд».

Юха танцует с Ли, и как же он перед ней выкаблучивается!

Ли только улыбается. Ей-то что, если Юха не знает, как нужно себя вести, когда танцуешь!

Он энергично полуприседает, хлопает в ладоши и притопывает ногами, пытаясь завести остальных.

Остальные танцуют более сдержанно.

Стефан пытается взглядами дать понята Юхе, что тот скоро станет всеобщим посмешищем.

«Слэйд» — это хит из хитов, как полагает Юха.

Но больше так никто не думает, только он один.

Пия с нарочито скучающим видом танцует с Леннартом.

Эва-Лена танцует со Стефаном, то и дело кивая в сторону Юхи. Вот придурок!

А Юха топает, и хлопает, и приседает, и носится туда-сюда, и не помнит себя от радости, а «Слэйд» все верещат.

Наконец Эва-Лена решает, что с нее хватит. Она подходит к Юхе и тычет в него указательным пальцем:

— У тебя что, нет другой музыки?

Юха удивленно останавливается.

— А что, эта не годится?

Стефан выключает проигрыватель. Наступает тишина.

— Точно, Эва-Лена. У тебя нет другой музыки?

Все, как по команде, собираются в кучу возле проигрывателя и начинают рыться в пластинках Юхи: «Propaganda», «Sparks», «Sweet Fanny Adams» и «Desolation Boulevard» «Sweet», квиновская «Sheert Heart Attack». Пластинки одна за другой бракуются, падают на пол, кто-то проливает крем-соду на «Sweet Fanny Adams».

Юха бессильно взирает на них.

Как в классе, когда учительница собирается показывать диафильм.

Она вкатывает проектор и магнитофон и говорит:

— Слушайте, кто-нибудь может помочь мне с магнитофоном?