Время жить - Александр Лапин Страница 28

– Да, здесь жили такие, – объяснила она, – но уже с полгода как уехали в Россию.

– И куда? Не подскажете?

– Адреса я не знаю. Говорили, что в Подмосковье. А мы купили эту квартиру.

Круг замкнулся. Анатолий вежливо сказал:

– Спасибо!

И потихоньку начал спускаться вниз. К выходу из подъезда.

Чувствовал он себя смертельно усталым, никому не нужным и изношенным до дыр. Как старый армейский сапог.

Он брел по аллеям парка, мимо гранитных кубов с землею из городов-героев, мимо взметнувшегося взрывом памятника героям-панфиловцам. Брел без цели. И смысла. Пока не наткнулся на разноцветный, уютно вписанный в парковую зелень храм.

«Боже ж мой! Как давно это было!» Американская выставка в Алма-Ате. Агент ЦРУ Дэвид Кларк. Его московская подружка. И он, молодой курсант. Вот здесь, на этой скамеечке он сидел тогда, изображая бомжа. Вел наружное наблюдение за этой парочкой.

Постоял. И решил зайти в храм. Просто так. Делать-то нечего. А мысли все лезли. Нехорошие мысли.

«Здесь начинался мой путь в органах. Каких надежд я был полон! И здесь же мой путь заканчивается. Все пошло прахом. И ничего хорошего я не совершил. Слежка. Война! Преследование этих “декабристов” после алма-атинских беспорядков. Пожалуй, только за девяносто третий у Белого дома мне стыдиться нечего. А так… Выполнял приказы. Был игрушкой в чужих руках. И сижу у разбитого корыта. А может, того – закруглиться? Способы есть. Не зря столько лет проработал в органах. И все закончится…»

У входа на паперти сидела такая крепенькая, красномордая, видно от пьянки, тетенька в сбитом набок платке, из-под которого торчали растрепанные седые волосы. Рядом на табуреточке стояла кружка с наклеенной надписью: «Помогите, чем можете, Христа ради!»

Проходя, он привычно похлопал себя по карманам. Потом вспомнил, что денег нет. И сам он леченый, запойный, не имеющий ни ясных перспектив на будущее, ни работы, ни крыши. Усмехнулся, когда тетка осуждающе поджала губы, поняв, что с него ей ничего не перепадет.

В храме был полумрак. Горели свечи. Пахло ладаном. С икон сурово и назидательно смотрели на него лики святых. Людей оказалось немного. Несколько бедно одетых старушек. Мужичок в поношенной, выгоревшей на солнце рясе. И еще один какой-то чудной жидковолосый, бледный до синевы паломник с рыжей бороденкой. Этот стоял на коленях в углу. Истово крестился. И кланялся на образа.

Казаков разглядывал диковинное для него убранство храма. Это снаружи, на солнце он казался таким по-азиатски пестрым, ярким, с узорчатыми куполами, словно сложенными из цветных кубиков. Внутри убранство было очень даже аскетичным. Иконостас с распятым на кресте Христом в центре. Несколько подставок с горящими свечами. Стены, расписанные сценами из Священного Писания. Впереди, у амвона, стоял молодой, но заросший бородою по самые живые черные глаза батюшка в полном служебном облачении со спускающимся по груди и животу орарем. Он скороговоркой читал глухим простуженным голосом какую-то молитву на не совсем понятном языке.

Шла литургия. Главное богослужение дня. По-простому – обедня.

Анатолий попытался вспомнить что-то давно забытое: «Мать, кажется, говорила мне, что я крещеный. Но когда? Дубравин – тот помнит. Его крестили большим мальчиком. А меня, наверное, в младенчестве. Значит, могу быть здесь, с ними».

В эту минуту священник воскликнул:

– Аминь! – что в переводе с греческого значит «истинно». И все прихожане вокруг начали торопливо креститься. Все. Кроме него. Чувствуя неловкость, Казаков, оглянувшись по сторонам, робко, стесняясь, повторил за ними. Приложил три пальца, сложенных щепотью, ко лбу, животу, плечам.

Священник снова начал напевать свое убаюкивающее:

– Господи, помилуй. Господи, помилуй нас, грешных… Во имя Отца и Сына и Святого Духа…

По тому, как все зашевелились, стало ясно, что богослужение заканчивается.

Начался новый обряд. Народ выстроился в небольшую очередь. Рядом с батюшкой появился могучий дьякон-молодец. Вместе они поднесли каждому подходящему просфору и ложечку с красным церковным вином. Причащая паству.

Поколебавшись, Анатолий встал в хвост очереди. Аккурат за странным то ли юродивым, то ли больным бледнолицым, что всю обедню простоял на коленях, а теперь вместе со всеми причащался.

Подошла его очередь. Чернобородый молодой священник с вопрошающим видом посмотрел на него.

Анатолий робко произнес:

– Мне бы хотелось с вами поговорить! Священник внимательно оглядел его. И кивнул головой в сторону притвора:

– Подождите вон там! Я сейчас освобожусь.

Ждать пришлось долго. Священник сначала что-то собирал с дьяконом в храме. Потом зашел за иконостас. Наконец вышел уже без стихаря и ораря. Сказал просто:

– Я вас слушаю!

Долгая жизнь и опыт сотрудника спецслужб не слишком располагали Казакова к откровенности. Он твердо знал, где надо держать язык за зубами. Но сейчас в отчаянии человек в нем боролся с профессионалом. И он хотел, но никак не мог начать.

– Так что же вы хотели спросить, сын мой?

– Гм, товарищ… – неловко мыча, не зная, как обратиться, начал майор.

– Батюшка! Обращайтесь ко мне «батюшка»! Или «отец Александр», – подсказал ему священнослужитель, понимающе глядя на его усталое, изможденное лицо.

– Батюшка! – выбрал форму Казаков. – Погибаю я! Всю жизнь служил. Верил. Старался. Все распалось. Нет. Не знаю, как жить дальше. Во что верить… Куда идти…

И речь его, бессвязная, горячая, полная мольбы и надежды, словно река, прорвавшая плотину, хлынула из глубины зачерствевшего сердца:

– Разбитое корыто… Нет места на земле…

– Успокойтесь! Успокойтесь, сын мой! Расскажите по порядку. Что случилось? Что гнетет вас? Доверьтесь Господу. Он все видит. Все знает. Все устраивает. И каждому воздает по заслугам его.

Монолог Казакова был долгим. Он говорил и говорил. И его горячечная исповедь впервые в жизни дала ему возможность почувствовать облегчение.

Батюшка был хоть и молодой, но понятливый. Много людей, видно, стояло перед ним. Вот так. С мятущейся и погибающей душой. Но исповедь этого, похоже, окончательно потерявшего веру человека тронула его.

– Господь все видит! И все знает! – сказал он еще раз, когда речь Казакова стала спокойнее.

– Не знаю. Меня он покинул.

– Не говорите так. Вам надо разобраться в самом себе. Подумать. Осмыслить. Покаяться. А главное – успокоиться. И только потом принимать какое-то решение. Вы, кстати говоря, где живете?

– Теперь, наверное, нигде! – грустно ответил майор. – Не знаю. Честно говорю. Не знаю! Надо будет что-то искать…

– Я вам вот что предложу, – с неожиданной решительностью сказал бородатый молодой батюшка. – У нас тут есть комната привратника. Не особо, конечно, комфортно. Но жить можно. Если хотите, оставайтесь. Поживете. Поможете нам, чем сможете. Подумаете обо всем, что случилось. И как сейчас говорят – оклемаетесь. А уж потом решите, что делать. Как жить. Куда идти. Согласны?