Убить двух птиц и отрубиться - Кинки Фридман Страница 28

Вечером накануне великого события в Старом манеже к дверям моего дома был подан лимузин. Я глянул в окно и понял, что эта штука настолько черная и длинная, что полностью закрывает тот душераздирающий вид, который я привык наблюдать сквозь свой перископ. Чуть раньше мне позвонила Клайд и, торопясь, деловым тоном сообщила, что сегодня я должен прибыть для «рекогносцировки», чтобы осмотреть место, в котором завтра состоится праздник.

— Тебе надо привыкнуть к этому месту… — сказала она.

— Хорошо, но…

— Ты будешь первым человеком в истории западной цивилизации, — продолжала она, не слушая, — кто явится туда на черном лимузине. Как видишь, Уолтер, мы с Фоксом ценим тебя очень высоко.

— Ладно, — ответил я. — А может, не надо лимузина, а? Он очень нужен?

— А бездомность — она очень нужна?

С этими словами она повесила трубку.

И вот, я сидел в лимузине, который направлялся к Манежу на восточной Шестьдесят седьмой улице. За окном почти беззвучно уплывал куда-то ночной Манхэттен, квартал за кварталом. Люди на тротуарах все еще бодро топали в никуда. Некоторые из них замечали мой черный длиннущий лимузин, но большинство было слишком занято топанием в никуда. Что ж, у меня, по крайней мере, было место назначения, а также и средство к нему прибыть — хотя, пожалуй, и чересчур роскошное. Лимузин, как я понимал, часть новой шуточки Клайд. Все, что будет происходить там, куда я направляюсь, — это ее очередное развлечение. Ее, а также ее драгоценного друга Фокса, имевшего обыкновение входить-выходить из тюрем, психушек и ночлежек и сообщившего мне недавно, что Клайд была героинщицей.

А почему, собственно, меня так волновало ее прошлое? Ни у кого нет охоты признаваться, что он раньше был наркоманом — вот она и сплела эту дурацкую историю о том, как она встретила Фокса на ярмарке с аттракционами. Всяко лучше, чем рассказывать, что ты познакомилась со своим нынешним соседом по квартире в Центре реабилитации для наркоманов в Аризоне.

Я размышлял, глядел на проплывающий мимо Манхэттен, похожий на чужую убогую мечту, и удивлялся сам себе: ну почему меня так волнует ее прошлое? Что я хотел? Воздвигнуть прочный белый забор, чтобы защитить от мира себя и ее? Или, может быть, мое подсознание искало способ, как сделать из нее честную женщину? Ну пусть она окажется патологической лгуньей и наркоманкой — разве это как-то нарушало мои планы? Разве любовь не способна победить все? Пока не победила, мрачно отвечал я сам себе.

Нет, не нравятся мне мысли, что приходят в голову на заднем сидении лимузина. Хорошо все-таки, что я не так часто пользуюсь этим видом транспорта. Катится плавно, но на мозги как-то давит.

Было уже десять вечера, когда моя черная городская акула замерла у входа в огромное старинное здание, вид которого сразу вызвал у меня плохие предчувствия. Водитель вышел, открыл мне дверь и приложил руку к фуражке — уж слишком почтительно, как мне показалось. Может быть, он меня ненавидел?

— Я вам должен чаевые? — спросил я его.

— Нет, сэр, — ответил он. — Мистер Трамп арендовал этот лимузин на двое суток вперед, и чаевые включены в счет.

Мистер Трамп, твою мать, подумал я. Будет нам трамп-тарарамп. Интересно, как Клайд думает потом выкручиваться? У меня возникали большие сомнения по поводу ее благоразумия. В смелости ей, конечно, не откажешь, но все-таки такой противник ей не по зубам. Как только Трамп пронюхает, кто именно добрался до его кредиток, мы все трое понюхаем тюремную парашу. И не найдется ни одного лоха вроде Уолтера Сноу, чтобы вытащить нас из кутузки под залог.

Радостный Фокс встретил меня у входа, тепло обнял и сунул мне под нос «крышеломку». Фоксова радость всегда была очень заразительна, особенно когда он был действительно счастлив. Ему не пришлось выкручивать мне руку, чтобы я затянулся из его прибора.

— Это именно то, что тебе надо, чтобы встряхнуться, — сказал он. — Ты когда-нибудь был в большой нью-йоркской ночлежке?

— Боюсь, что нет.

— Ну, значит, ты, как все прочие в этом городе. Каждый день они проходят мимо ада и даже его не замечают. Но скоро ты станешь совсем другим. Всякий, сюда вошедший, выходит уже другим человеком. Кроме бездомных, конечно. Завтра вечером тут все будет совсем по-другому, ты это место просто не узнаешь. Но сегодня… В общем, входи. Добро пожаловать в Манеж!

Мы поднялись по ступенькам и вошли в огромный холл. Здание, как объяснил Фокс, было построено больше ста лет назад и до первой мировой войны служило для выездки лошадей кавалерийских полков. Задрав голову, я смотрел на потолок высотой, должно быть, метров в двенадцать. Такое просторное помещение редко увидишь в Нью-Йорке.

— Военные тут больше не командуют, — сказал Фокс, — но воинский дух еще остался. Дух — что надо. Вот, нюхай!

Он распахнул дверь, и мне в нос ударила мощная волна невыносимой вони. Так, должно быть, пахнет братская могила. Мы вошли в длинный зал, уставленный рядами трогательных стальных кроваток — вроде тех, что я видел в психбольнице. В ширину они казались гораздо уже нормального человеческого тела. Я подумал, что все это выглядит так, как будто в волшебной сказке что-то не заладилось, и всех гномов согнали сюда. Может быть, так оно и было на самом деле.

— В это время года, — объяснял Фокс, — когда холодно, койки не пустуют. В ночлежку набивается полторы-две тысячи человек, и еще копы приводят все время сверх нормы. Все они, разумеется, спят в одежде. То, что на них надето — это обычно и есть все их имущество. Как видишь, большинство уже спокойно спит в своих кроватках.

— Господи, — сказал я, — они похожи на ряды сказочных гномов.

— Очень точное сравнение, Уолтер. Ну что ж, поскольку ты писатель, от тебя и следует ожидать подобных удивительных образов.

Был ли это комплимент или же Фокс меня подкалывал, определить, как всегда, казалось невозможным, и я решил пропустить его замечание мимо ушей. Пусть это будет просто реплика одного человека в ответ на реплику другого. Понадобилось бы не меньше двух психиатров, чтобы решить, каким видом умственной гимнастики занимается Фокс. А, как я знал от Клайд, попытки разобраться в его мозгах предпринимало уже гораздо большее число психиатров.

— Заметь, — говорил он тем временем, — что почти все они, хотя и спят в одежде, сняли свои ботинки.

— Это трудно не заметить, — отвечал я.

— Ты знаешь, я видел кучу таких мест, но я никогда не мог привыкнуть к запаху. Неспособность замечать запах — это единственная черта, по которой можно отличить настоящего бомжа от таких представителей цыганской элиты, как я. Если ты еще замечаешь запах, то, значит, у тебя есть надежда выплыть. Перестал замечать — значит, ты уже полный безнадежник.

Безнадежник… Какое точное слово! — восхитился я. Разумеется, я его вставлю в роман — как и многие другие словечки Фокса. Писатели, как и актеры — это вампиры, они все время подпитываются от своих друзей, если только у них есть друзья. Для пишущего писателя любой человек — друг, знакомый, любовница, просто первый встречный — это жертва, которую надо изнасиловать и ограбить, отобрав у нее все, достойное внимания. В данном случае Фокс, сам того не зная, добавил отличное словечко в мой резервный фонд. Полный безнадежник… Это слово я припрячу.