Кащенко! Записки не сумасшедшего - Елена Котова Страница 28

День откровений был вчера. Сегодня наступил день абсурда. Окно, похоже, тоже включилось в игру с моей психикой. Оно поворачивает ко мне реальность девятого отделения все новыми гранями, оно забавляется моей реакцией, оно иногда даже пугает меня. Уже почти три недели оно разговаривает со мной, рассказывает житейские истории, объясняет и обсуждает их. Оно помогает мне выжить, осмыслить реальность. Это оно провоцировало меня, смешивая реальности, и тем спасло от тупого оцепенения, расшевелило, обострило ум и чувства, а теперь наблюдает и забавляется. Оно играет со мной в свои сумасшедшие игры, пользуясь тем, что все во мне – тело и чувства – из-за нехватки полезной работы переключилось на креатив. Креатив прет, по-моему, даже из пяток, а окно наслаждается возможностью свести меня с ума.

В «салоне» подходит ко мне «разведчица» Марианна. Говорить с ней не о чем и ни к чему, а хамить и осаживать нездоровых людей негоже…

– Девушка, тебя как звать?

– Лена.

– Ага, я так и думала. Тут все полные уроды… Сегодня говорят «я Маня», завтра – «Саня», а послезавтра – «П. да Иванна»… Не знаешь, где моя помада? Не ты заныкала? – взгляд становится агрессивно-подозрительный.

– Я не пользуюсь косметикой.

– А я пользуюсь, – собеседница мгновенно переключается на утверждение собственной самости. – А почему ты не пользуешься?

– Из принципа.

– А я из принципа пользуюсь! Именно здесь.

– У всех разные принципы.

– Согласились, – удовлетворенно отвечает одинокая, разноцветная, разноперая птица. Ее самость подтверждена, ей можно лететь, каркая, дальше, она уже понеслась из «салона» в коридор… На пороге задерживается: – Слышь… Возьми мои тюбики с кремами. Можешь даже пользоваться, очень рекомендую, они особенные, – дальше следует речитатив, который я пропускаю мимо ушей. Звучит заключительный аккорд: – Спрячь у себя в тумбочке, я потом заберу.

– Не вопрос. Не забудь, кому отдала, – глупого вопроса, зачем ей нужно прятать свои кремы в моей тумбочке, я не задаю.

– Склерозом не страдаю. А как твоя фамилия?

– Котова.

– А зовут как?..

Через некоторое время, кружа по коридору в суетливой нервозности, она забегает к нам в шестую палату.

– Ты за кремами? – спрашиваю.

– Не приставай… Девушки, это шестая? Кто из вас взял мои крема? Один – фисташковый, другой – фруктовая эмульсия… – снова нескончаемый речитатив. – Это была девушка, которая очень неплохо говорит по-английски. Это кто?

– Держи, – не поднимаясь с кровати, протягиваю ее тюбики.

– Ага… Мне только на кончик пальца. На, спрячь обратно.

Пропускаю завтрак из водянистого пюре с селедкой, работаю, не отрываясь, часа два. Правлю рассказ, написанный накануне. Полдень, однако. Можно и в «салон» за новыми впечатлениями прошвырнуться. Отоспавшись после завтрака, как раз выползли наркоши, а ночью они гуляли по нашему бродвею-коридору и торчали в салоне, держа сигареты на отлете…

– Как спала? – спрашиваю высокую блондинку c ногами «от шеи» и одутловатым пастозным лицом, похожим на плохо промытую губку.

– Я ваще не спала.

– А во сне что видела?

Отсутствие последовательности в моих словах тут никого не смутит, и издевку в моем вопросе заметил бы лишь человек разумный. «А что есть разум?» – тут же подбрасывает мне вопрос окно, прижимаясь к моему плечу щекой. Вопрос не праздный. Действительно, этого никто сказать не в состоянии. Духота, здешние персонажи и их реальность, картины другой реальности, другого кино, что разматывают сюжеты рассказов, возникающие в моем воображении… Все это взвинчивает, сводит с ума. Я всего лишь задала вопрос, я не издевалась над пастозной блондинкой. Мне нужно проникнуть в тайники образов и голосов, живущих в ее голове.

– Лечу в яму, но, представляешь? Лечу-то наверх…

Хорошо это представляю. У девушки лексикон небогатый, представлять надо самой.

Яма, судя по отсутствию трагизма на ее лице, не черная. Представляю яму… темно-голубую, глубокого оттенка, каким бывает небо над океаном в предзакатные часы. Кто сказал, что ямы непременно должны вести вниз? Яма, уводящая вверх, – это понятно.

Ее тело летит, крутится волчком, а голубизна ямы пронзает его ощущениями, непременно темно-голубыми, мерцающими зеленой искоркой… Искры, впиваясь в тело, вместо боли вызывают истому, неразрешимую, неудовлетворенную… Нет и не может быть катарсиса, есть только полет, темно-голубой полет. Все вверх и вверх в поисках разрешения… Тело уже заполнилось до предела зелено-золотыми искрами, они поднимают его еще выше, блондинка кружится в поиске разрешения, которое рядом, совсем близко… Вот-вот, еще один темно-синий виток, еще выше… А что потом? А ничего.

Два звонка. Санитары сажают женщину в куртке, халате и ботах. Остановившийся взгляд полон страха, на глазах у новенькой слезы… Я представляю, что она видит стены, зыбкие, как волны кривых зеркал, и сквозь волнистые стены к ней тянутся руки призраков в саванах… Это белые халаты, нет, это саваны… впрочем… какая разница…. Кругом ночь. Когда ей вкатят укол, страх уйдет, останется тьма, смысл сменится бесконечностью, сулящей, однако, забвение.

Однако время обеда. Мой любимый гороховый суп, на второе полусырая курица в осклизлой коже и непроваренная псевдотушеная капуста. Вместо второго съедаю два огурца, квашеную капусту и пучок зеленого лука с хлебом. Возвращаюсь в палату. Не знаю, придет ли Чуня сегодня, но нет тоски, значит, придет завтра. Вообще, все не трагично, отнюдь, просто мерзкие три года и еще год, наверное, а может, даже чуть больше. Но это же не вся жизнь, правда?

Сегодня снова дежурит та самая медсестра, что шмонала наши тумбочки на предмет неучтенных яблок, что с наслаждением предлагала просто полежать, когда не спится. Та, которую зовут «эсэсовкой»: ее шмоны самые беспощадные, самые изощренные. Иногда она кажется неодушевленной, настолько не реагирует на слова. Но если присмотреться, она совершенно адекватная, с хорошим чувством юмора женщина. Да, зачерствела от долгого общения с человеческим материалом, существующим вне, за гранью. Но никакая она не «эсэсовка», разве что фигура крепкая у этой пышной блондинки с сердитым прищуром и с мужским разворотом плеч. Разве что чем-то она напоминает валькирию. Но зовут ее не Валькирия, а Лариса, и IQ у нее на порядок выше, чем у бабушки со стальными зубами. У той потребность произносить слова от скуки, а у Ларисы – потребность в общении, желательно качественном, которое она ценит. Потребность, подавленная рассудком из-за невозможности ее удовлетворить, привычка видеть перед собой человеческий материал, а не людей, с которыми можно общаться. Кстати, она всегда пропускала мимо ушей матерщину «Хармса», мне даже казалось, что Ксюха – умная и сильная девка – ей была симпатична. Сейчас перед ней я – определенно, особь, способная к общению, и ей это по сердцу.