Провинция - Павел Бессонов Страница 28

Он вспомнил про вчерашние разговоры на базаре, что в городе немцы приказали всем лицам еврейской национальности собраться в парке на пересечении Большого проспекта и Таганрогской. Зачем – будет объявлено военным комендантом немецкой армии.

Гавря знал ребят из евреев. Один, Сашка, был знакомым соседки, Аньки. Он, наверное, был его одногодком, рослым чернявым парнем. Он учился до прихода немцев в каком-то техникуме, но не задавался перед Гаврей, который не сдал экзамены за пятый класс. Ещё был знакомый парень Арон, рыжий и бойкий, первый узнававший все городские новости.

Гавря издали увидел кучку людей, выползающую от центра. Он немного ускорился, чтобы занять место у дороги, по которой колонна пойдёт. Куда поведут этих людей, говорили по-разному. Говорили, что отправят «на родину», или в Германию, другие намекали, что могут повести к вырытым в поле противотанковым рвам. Зачем туда? Тоже давали понять – было известно многим, что делали с евреями гитлеровцы в Польше в 39 году.

Вдоль дороги уже расположились вооружённые винтовками полицаи в гражданской одежде с белыми повязками на рукавах курток и пиджаков.

Гавря выбрал место, где дорога слегка изгибалась и была поуже других участков.

Сперва проехала открытая легковая машина с несколькими офицерами в высоких фуражках и кителях мышиного цвета с серебристыми погонами, потом показалась голова колоны.

Колонна из мужчин, женщин и детей, в тёмных одеждах, с узелками и чемоданчиками в руках двигалась довольно быстро, и Гавря вертел головой, чтобы разглядеть кого-нибудь из знакомых парней.

Он не заметил, как шагавший по обочине немецкий солдат-конвоир подошёл вплотную к нему и, что-то проговорив по-немецки, улыбаясь, крепко схватил за руку и втолкнул в массу идущих людей.

Гавря рванулся обратно, но немец, направив на него автомат, так же скалясь в улыбке, крикнул: «Пух-пух!»

Не зная, что делать, Гавря оглянулся на людей в колонне. Это были те же люди, каких Гавря встречал на улицах города, на рынке, в магазинах. Те же и не те. Понурые, глядя в землю, замкнувшиеся в себя, они шли как стадо. Никто, кажется, не оглянулся на Гаврю, который кричал: «Нихт юде!», стучал себя кулаком в грудь.

Гавря разглядел в толпе представительного мужчину с повязкой на рукаве. На повязке красовалась «Звезда Давида». Гавря протолкнулся ближе к этому человеку. На ходу, пытаясь ухватить его за рукав, Гавря кричал:

– Скажите немцу, что я не ваш, не еврей!

Человек с повязкой, не ответив ничего, только глянув мельком на Гаврю. протиснулся в середину колонны.

«Всё. Мне капец… Доведут до рва и расстреляют…». Почему-то мелькнула мысль, что не хватит сена корове на зиму, если его доведут до рва и расстреляют, и он опять закричал: «Нихт юде!»

Конвоира приостановил полицай, стоявший у дороги с винтовкой, и что-то стал ему говорить, рукой показывая на Гаврю.

– Эй, русиш швайн! – крикнул конвоир и махнул рукой Гавре, показывая на полицая.

Гавря выбрался из колонны, и бегом, спотыкаясь от волнения, подбежал к пожилому человеку с винтовкой стоявшему у обочины.

– Я не юде! Я не еврей! – кричал Гавря в отчаянии.

Колонна и немец её сопровождающий проходила мимо. Приближался ещё один конвоир-немец.

– Ты кто такой? – полицай взял винтовку наизготовку.

– Не еврей я, не. еврей! не переставая кричал Гавря.

– А ну, молчать! – у полицая был характерный выговор немецких колонистов – Что тут делал?

– Так. Смотрел я… – Гавря дрожал, как от холода, ожидая, что этот старый немец тут же пристрелит его.

– Родных смотрел? – Немец подозрительно щурился, оглядывая Гаврю.

– Каких родных? Я хохол, не еврей!..

– А это надо ещё посмотреть… Штанцы свои сними! До колен сдвинь. Рубаху подними!

Гавря, дрожа от страха, стоял со спущенными штанами. Ствол винтовки был направлен на него.

– Хорошо! Одевайся, – полицай вроде подобрел лицом. – И идёшь отсюда домой шнель-шнель, Яволь?

Отвернувшись от Гаври, торопливо подтягивающего штаны, полицай пошёл на свой пост к обочине дороги, по которой ещё тянулась тёмная лента колонны, слышались окрики конвоиров.

Где-то в голове колонны послышалась короткая очередь автомата. Гавря, вобрав голову в плечи, шмыгнул в невысокий кустарник, растущий вдоль дороги и, затаившись, ждал, когда колонна пройдёт. По балке прокрался к своей хате.

– Куда ты пропал, Гаврюша? – Мать вытирала глаза платком. – Там из города евреев под конвоем куда-то повели, говорят? Я забеспокоилась. Тебя нет и нет…

– Ничего со мной не случилось… Так, прогулялся по центру.

Матери он ничего не рассказал. Она и так волнуется, от Михаила с фронта писем всё нет.

– А завтра я пораньше встану, сена бурёнке натаскаю…

– Садись, покушай борща. А то с утра самого кружку молока всего-то…

Гавря пошёл поработал на дворе, убрал у коровы, подкинул ей сена. Стало темнеть, и Гавря, с мыслями о случившемся с ним у дороги, пришёл на кухню и, сняв только ботинки, завалился на широкий топчан. В комнате у матери горела керосиновая лампа-семилинейка.

– Гаврюша, ты уже спишь?

– Сплю…

Мать потушила лампу, вполголоса поговорила слова привычной молитвы и легла – Гавря услышал, как скрипнули пружины старой кровати.

Он никак не мог заснуть. Почему-то ему вспоминался солидный еврей с повязкой на рукаве длинного чёрного пальто, его испуганный взгляд, брошенный искоса из-под полей шляпы. «Это был наверняка какой-нибудь их священник, раввин или рабби, как они их называют. Испугался за себя… А чего пугаться-то, всё равно на убой вели… Чужак я ему, гой… А старик-немец, колонист, выручил… В колониях жили они капитально, как ему рассказывали. Дворы закрытые, в каждом дворе колодезь. Культурно…»

Он проснулся от стука в окно. Показалось, что не спал вовсе, но в окошке, глядящем на восход, небо уже серело, и он узнал Сашку.

– Кто там? – отозвалась проснувшаяся мать.

– Сашка, ухажёр Анюткин. Просится…

– Впусти. Я лампу зажгу. Господи, с чего бы это, ночью?

Гавря открыл дверь, и Сашка, переступив порог, дальше не пошёл. Мать внесла зажжённую лампу в кухню. и стало видно, что лицо Сашки и руки в крови, кровь запятнала светлую рубаху на груди и потеки её были на пиджаке и брюках.

– Что с тобой, парень? Побили, что ли?

– Постреляли там… всех. Я упал, не помню, как… на меня ещё люди убитые напа́дали. Вот и кровь эта … не моя.

– Господи! – Мать перекрестилась, – Что делается!

Гавре представилось, что он тоже мог вот так прийти домой в чужой крови или остаться там, во рву, под грудой мертвецов…