Обратная сила. Том 1. 1842–1919 - Александра Маринина Страница 28

Николай спрятал лицо в ладонях, плечи его вздрогнули. Гнедич молча ждал ответа. Наконец, Николай поднял голову, в глазах его стояло глухое отчаяние.

– Да как же вы не понимаете, что это, в конце концов, невыносимо! – воскликнул он. – Весь город знает! Все перешептываются у меня за спиной. Хуже того: любое решение, какое я принимаю по службе, любое мое выступление в судебном заседании тут же разбирается по косточкам, дескать, известное дело, у него жена неверная, бросила его, рога ему наставила, сбежала с любовником, вот он и бесится, и всех ненавидит, и на всех зло срывает, особенно на женщинах. Город невелик, все друг у друга на виду, ничего не скроешь. Даже до Вершинского разговоры дошли, матушка в тревоге, письма пишет мне с вопросами, приехать хотела, да я просил повременить с гощением. Отец приезжал несколько раз, в деревню звал.

– Отчего же не едешь? Взял бы отпуск да поехал, от людских глаз скрылся, отдохнул бы душой.

– Не хочу. – Николай покачал головой. – Не хочу этих разговоров о том, как они были правы, отговаривая меня от столь поспешного брака, не хочу жалости их, не желаю в сотый раз слышать о том, какой я глупец. А потом что? Снова сюда возвращаться? И снова слушать все это? И взгляды ловить? Нет уж, увольте! Я прошение подал о переводе, влиятельным людям написал с просьбой походатайствовать за меня, мне обещали помочь.

– Куда перевода просишь? В Москву? Или в Петербург?

– Да хоть куда, дядя Поль, мне все едино, лишь бы отсюда…

– Я попробую тебе помочь, – со вздохом отозвался Гнедич. – Обещать ничего не могу, но попробую. Если получится – будем снова жить вместе, как прежде. Даю тебе слово дворянина: никаких неприятных и тягостных для тебя разговоров вести не стану.

– Не хочу вас стеснять, найму квартиру, если судьба смилостивится и перевод в Москву состоится.

– Да помилуй, дружок, какое ж тут стеснение? – рассмеялся Павел Николаевич. – Дом велик для меня одного, да и пусто в нем, одиноко. Я уж подумывал было двух-трех студентов на пансион взять, из бедных семей, но способных, которые жилья не имеют и по углам мыкаются. Но коль ты решил о переводе хлопотать, то я погожу с этим. А теперь пообещай мне, что отныне, с этой самой минуты ты забудешь о том, что ты – обманутый и брошенный муж, ты выбросишь из своего сердца злобу и подозрительность, ты перестанешь думать о своей жене и об обиде, которую она тебе нанесла, а вместо этого начнешь жить будущим, мечтать о том, как уедешь отсюда и продолжишь службу среди других людей. Завтра я поеду в Вершинское, повидаюсь с сестрой и твоим отцом, успокою их, как смогу, после чего тотчас вернусь в Москву и начну готовиться к твоему приезду. Комнаты для тебя и для Катеньки приготовлю. Поговорю с нужными людьми, которые могут оказать поддержку в Министерстве юстиции. Все забудется рано или поздно, поверь мне, и настанет день, когда ты решишь, что все нынешнее – только дурной сон, и ощутишь себя проснувшимся.

Гнедич слегка улыбнулся и добавил:

– Или, как нынче модно говорить, обновленным.

Они просидели за беседой до глубокой ночи, и когда Павел Николаевич уходил в отведенную ему комнату, он был вполне уверен в том, что его племяннику действительно стало легче. Николай теперь знает, что, как бы тяжко ни было у него на душе, рядом есть человек, который не станет ни упрекать, ни поучать, ни обвинять, но поможет найти выход.

На другой день князь Гнедич уехал в Вершинское, где пробыл два дня, проведя их в бесконечных разговорах с сестрой Варварой. После шести беременностей Варвара Николаевна стала походить внешне на свою покойную мать, из стройной очаровательной девушки превратившись в чрезвычайно полную вальяжную даму. Глядя на ее руки с выступающими венами и нездоровую отечность лица, Павел Николаевич чувствовал, как тоскливо сжимается его сердце. Здоровье сестра явно унаследовала от матушки, скончавшейся, едва дожив до пятидесяти. А Вареньке в этом году исполнится уже сорок пять…

Вернувшись в Москву, Павел Николаевич нанес несколько визитов, написал с десяток писем, и, к его немалому удивлению, дело удалось решить довольно быстро. Оказалось, что у помощника окружного прокурора Калужской губернии Николая Владимировича Раевского прекрасная репутация в Министерстве юстиции и его ходатайство о переводе получило полную поддержку.

1873 год, май

– Да ведь ясно же, что вышло чистое недоразумение с самого начала! Когда госпожа Гончарова обратилась к Жохову с просьбой приискать подходящего адвоката для ее мужа, Жохов и вспомнил об Евгении Утине потому только, что тот еще довольно молод и, следовательно, легко может поддаться уговорам и убеждению, а брат его, Николай Утин, известный революционер, живущий за границей и пропагандирующий социалистические идеи. Госпоже Гончаровой непременно хотелось, чтобы защитник разделял революционные воззрения ее мужа, вот Жохов и направил ее к адвокату – младшему брату революционера. Разве он мог знать, что присяжный поверенный Утин превыше всего поставит идеалы адвокатской этики, а не цели пропаганды социалистических воззрений!

– По-вашему, выходит, что адвокатская этика состоит в том только, чтобы вытребовать у суда наказание помягче? Даже в ущерб репутации подсудимого и вопреки его мнению и желаниям? Даже путем использования очевидной лжи?

– Вот о лжи я бы на вашем месте поостерегся рассуждать, милостивый государь, – заговорил молодой человек приятной наружности. – Речь господина Спасовича на суде в защиту Евгения Утина опубликована, все имели возможность ее прочесть. Адвокат Спасович опирался только и единственно на материалы следствия, на документы; адвокат, да будет вам известно, не имеет права оперировать фактами, которые невозможно доказать или подтвердить. А в документах этих ясно сказано: при аресте, в момент первоначального дознания, Гончаров заявил, что прокламации распространял будучи в состоянии душевно подавленном вследствие семейных неурядиц, поскольку от него ушла жена, которую он горячо любит. И в протоколе это записано.

– А ведь верно, было это, я помню, – послышался голос Игнатия Раевского. – Я хоть и не юрист, но газеты иногда почитываю. Продолжайте же, прошу вас!

– Спустя же некоторое время, уже на следствии, Гончаров стал показывать совсем иное и настаивать на политических целях своей акции, – снова заговорил незнакомый гость. – Когда в дело вступил Утин, перед ним, защитником, были две правды и полная возможность присоединиться к любой из них. Одна правда вела бы к более длительному сроку наказания, но давала бы возможность сделать процесс политическим, и именно на ней настаивали и сам подсудимый Гончаров, и его жена, и ее советник и помощник Жохов. Вторая же правда была, даже на сторонний взгляд, куда более правдивой и состояла в том, что между супругами Гончаровыми наступило охлаждение, оба они участвовали в революционных кружках и разделяли идеи социализма, однако Прасковья Гончарова была куда старше своего мужа, имела прекрасную научную подготовку и даже была одной из первых женщин, получивших юридическое образование и выступавшей с защитой по уголовным делам, ум ее был более цепким и глубоким, и в среде кружковцев она нашла себе куда более интересных собеседников и вообще тех, с кем ей было бы приятно сблизиться. Что Гончаров? Молодой недоучившийся студент, неопытный в политической борьбе, еще мало образованный, глуповатый, но страстно влюбленный в свою жену. Какой же выход он видит, чтобы вернуть ее внимание и уважение?