Всадник с улицы Сент-Урбан - Мордекай Рихлер Страница 28

Мистер Херш поманил сына ближе. Сузив большие испуганные глаза, он обвел помещение закусочной: нет ли нежелательных ушей.

— Я вот купил одну акцию… — тут его голос упал до едва слышимого бормотания, — «Алгонкинских шахт»…

— Каких, каких шахт?

— Да не повторяй ты за мной, балабол несчастный!

— Что не повторять-то? Я даже не расслышал ничего.

— Тебе надо знать название компании? А не узнаешь, у тебя что — сердце остановится?

— Да нет. Нет, конечно.

— У меня есть бумаги компании «Шахта-Икс», — сказал Иззи, повысив голос так, что по закусочной он прокатился будто шар для боулинга. — Так вот: эти бумаги подорожали с доллара девятнадцати до пяти долларов десяти центов… ЗА ПРОШЛУЮ НЕДЕЛЮ.

Хайм тут же выключил электронож для мяса. У старика, сидевшего за соседним столиком, ложка брякнулась в тарелку, где у него был суп с креплах [87].

— Проблема в том, — тут голос мистера Херша опять как-то съежился, — что я-то их покупал по одиннадцать сорок пять!

Джейку вспомнилось, как мальчишкой он устраивал засады на отца с домашним заданием по грамматике, буквально терроризировал его, требуя помочь с уроками. И каждый раз, когда отец попадал пальцем в небо, мать хохотала, ликуя. Вот ведь как, вдруг дошло до Джейка: если бы не мы с Рифкой, они бы с матерью давным-давно развелись. Ловить в том браке Иззи Хершу было уже нечего. Движимый внезапным порывом, Джейк потянулся через стол погладить отца по щеке.

Кто-то заметил, нет? Мистер Херш, стреляя глазами во всех направлениях, поспешил оттолкнуть руку Джейка.

— Ты чего это? — раздраженно буркнул он. — Вас этому что, в университете учат?

Джейк вынул из пачки «Голуаз» очередную сигарету.

— Я угощаю, — торопливо добавил отец. — Платить сегодня папина очередь.

— Надо бы нам встречаться чаще. Я тебя люблю.

— Я твой отец, черт его дери. Что же тебе — ненавидеть меня?

— Когда я был маленький, у тебя очень здорово получалось меня смешить. А еще ты, помню, выплавлял мне из свинца солдатиков на кухонной плите. Купил формочки на какой-то свалке, помнишь?

— Ну, теперь-то ты уже не ребенок, — сказал отец, несколько озадаченный. — Хотя, надо признать, дерьмом не плещешь. То есть умом не блещешь, я хотел сказать.

Однако рассмешить на сей раз не вышло. Не заслужил даже слабой улыбки.

— Ну ладно. Пожалуй, хватит лириц-цких излияний. Так ты о чем со мной поговорить-то хотел? Сифак намотал или еще что-нибудь в этом духе?

— Нет. Хотел сказать, что тебе больше не надо беспокоиться насчет платы за универ. Макгилл я бросил. И возвращаться туда не собираюсь.

— Чего это вдруг?

— Он больше не стыкуется с моим Weltanschauung [88].

Мистер Херш схватился за голову. Закачался.

— Ну, дожили! Совсем стал поц! Или как ты сказал — что-то какой-то там штунк? [89]

— Да тоска там зеленая! — с жаром выпалил Джейк. — Мне с самого начала там не понравилось.

— А что тебе вообще нравится? Вечно все критикуешь.

— Кино!

— Что-о?!

— Хочу заняться кино.

Этим он отца так позабавил, что тот от души расхохотался.

— Что ж, уши у тебя, пожалуй, не больше, чем у Кларка Гейбла. Для начала уже неплохо, верно я говорю?

Джейк тоже усмехнулся.

— Слушай сюда, — заговорил мистер Херш, наклоняясь к нему поближе. — Ведь этого ж мало — решить, что тебе хочется в кино сниматься. Тебя же должны открыть!

— А я не хочу сниматься. Я хочу снимать.

— Ты думаешь, мне нравится торговать этой ерундой? Я, может, владельцем фабрики быть хочу.

— Надумал я для начала поехать в Нью-Йорк и там оглядеться. Настало время понять, кто я есть.

— Что значит кто ты есть? Ты Янкель Херш. Вот за это я точно могу поручиться.

— Проблема в том, что у меня нет денег на билет.

— Ну вот, я так и знал: рано или поздно мы упремся в грубую реальность. А то — кино, шмино…

Отец встал и двинулся к выходу. По дороге расплатившись, сгреб в ладонь сдачу мелочью. А по выходе наружу, прежде чем опустить в карман, сощурясь, осмотрел каждую монетку.

— Что-нибудь не так? — спросил Джейк.

— Ш-ш. Погоди минутку.

Мимо прошла какая-то пара. Потом грозного вида старуха в обнимку с пакетом рыбы, за ней несколько подростков в одинаковых ветровках с переливчатыми буквами AZА [90]. Наконец, они остались одни.

— Вот: гляди, — сказал мистер Херш.

— Ну.

— Это американский пятак — «никель».

— И что?

— Что? Не делай вид, будто дурачком родился! Если бы этот «никель» был не с Джефферсоном, а с бизоном-буффало, и был бы он тысяча девятьсот тридцать восьмого года да еще с маленькими буковками S (от Сан-Франциско) и D (от Денвера)… Знаешь сколько тогда он стоил бы? Вот прошлым летом было: Макс Кравиц посадил в свое такси какого-то пьяного и довез до «Альдо» — обувной магазин, знаешь? На счетчике два десять. А этот гой возьми, да и сунь ему четырехдолларовую банкноту. Ну да, банкноту в четыре доллара. Кредитный билет банка Верхней Канады, и на нем дата — первое декабря тысяча восемьсот сорок шестого года. Знаешь, сколько нынче стоит такая деньга?

— Ай, да ну, батя, брось, — махнул рукой Джейк, проникаясь к отцу нежностью. — Тебе никогда не быть богатым.

— По-твоему, главное — быть богатым? Тогда-то да, тогда со мной бы стоило общаться, верно? Тогда бы мы сидели в модном ресторане — где-нибудь в Сноудоне [91], и ты бы не шарахался при одной мысли о том, что будет, если тебя со мной увидит кто-нибудь из твоих интелли-хентных приятелей. Так вот что я тебе скажу, причем плевать я хотел — услышишь ты это или пропустишь между ушей. Хочешь, не хочешь, но я твой отец все-таки. И я говорю: деньги это еще не все! Президент крупнейшей в мире сталелитейной компании Чарльз Шваб (загнув палец, отец назначил его номером первым) умер банкротом, а перед этим пять лет жил на одолженные деньги. Человек, который в тысяча девятьсот двадцать третьем году году был президентом Нью-йоркской фондовой биржи (я говорю о Ричарде Уитни), до сих пор сидит в «Синг-Синге». Крупнейший «медведь» Уолл-стрит Джесс Ливермор покончил с собой.