Новости. Инструкция для пользователя - Ален де Боттон Страница 28

«Врач с Манхэттена пролетел тридцать этажей перед смертью, выпрыгнув из окна своей квартиры в Верхнем Ист-Сайде. Полиция и свидетели сходятся в том, что это было самоубийство. Тело шестидесятивосьмилетнего доктора Шелдона Штайнбаха, которого друзья и знакомые называли Шелли, анестезиолога, упало на балкон второго этажа дома 246 по Восточной 63-й улице в 9.35 утра. «Я услышал сильный удар, мы выглянули наружу и увидели его, – рассказал один из жильцов дома двадцатипятилетний Джонатан Кершнер, который живет двумя этажами выше балкона, на который упал врач. – Потом пришел швейцар и сказал, что какая-то женщина ищет своего мужа», – добавил он. У Штайнбаха была страничка в Твиттере, но она не обновлялась с октября 2011 года. В его аккаунте приведены следующие персональные данные: «Я анестезиолог в Нью-Йорке и всем доволен. Женат. Люблю аэробику и музыку»».

«Нью-Йорк пост»

1.

Всякий раз, обращаясь к новостям, можно не сомневаться, что нам представят подробные описания самых ужасных бед, которые могут свалиться на представителей нашего вида: человек в отчаянии выпрыгивает из окна, мать травит ядом детей, учитель насилует ученицу, муж отрубает голову жене, подросток расстреливает одноклассников. Новости обязательно пригласят нас в самое сердце человеческих ужасов.

Деликатность требует отвести глаза и указать, что подобные смерти и увечья слишком трагичны и носят слишком личный характер, чтобы подавать их на всеобщее обозрение. С этого ракурса любое проявление любопытства представляется особо постыдным и является одним из видов современной патологии.

Отчасти понимая это, более серьезные новостные структуры обычно выбирают сдержанный тон в репортажах о событиях, которые подвергают серьезному испытанию веру в здравомыслие и порядочность человека.

Более яркое описание подробностей они оставляют менее благородным коллегам, которым угрызения совести незнакомы. Те покажут и тело – крупным планом – после падения с тридцатого этажа, и спальню, где маленького ребенка привязали и изрезали ножом, и сам нож с запекшейся на нем кровью. Их награда за стремление добывать такие шокирующие подробности – заинтересованность и прибыльный интерес многомиллионной аудитории.

2.

Несложно охарактеризовать интерес широкой публики к ужасным историям как вульгарный и бездумный. Но следует признать, что часто под внешней непритязательностью – пусть путано и невразумительно – мы пытаемся отыскать что-то важное. Погружаясь в пропитанные кровью повествования, мы не всегда жаждем зрелища или пытаемся отвлечься, нас не всегда мучает любопытство, и мы не просто бесчувственно впитываем впечатления, которых мы лишены в нашей собственной скучной жизни.

Возможно, мы не отгораживаемся от этих варварских историй из-за того, что хотим помочь себе крепче держаться за свои более цивилизованные «я», в частности, подпитывать наши эфемерные резервы терпения, самоконтроля, прощения и сочувствия.

И вместо того, чтобы яростно клеймить наше пристрастие к ужасным событиям, нужно стремиться скорректировать их подачу, делать упор как на их значимость, так и на эмоциональную и социальную пользу для аудитории.

3.

Каждый год в конце марта граждане древних Афин собирались под открытым небом на южном склоне Акрополя в театре Диониса и слушали там последние произведения великих авторов трагедий, проживающих в их городе. Сюжеты этих пьес отличались исключительной мрачностью, вставая в один ряд с материалами, которыми потчуют нас нынешние новости: один убивает отца, женится на матери и вырывает себе глаза («Царь Эдип»), другой идет на убийство дочери, что является частью плана мести за неверность жены брата («Ифигения»), мать убивает обоих детей, чтобы помешать неверному мужу создать новую семью с другой женщиной («Медея»).

Мужчина въезжает на автомобиле в собственный дом, чтобы наказать жену. Манчестер, 2012 г.

Медея убивает сына, чтобы наказать мужа. Греческая ваза, 330 г. до н. э.

Наша зачарованность преступлениями – это отчасти, возможно, подсознательная попытка убедиться, что мы их никогда не совершим.

Вместо того чтобы воспринимать эти истории как гротеск, которого следует избегать любому здравомыслящему человеку, в «Поэтике», написанной в 335 г. до н. э., философ Аристотель вполне благожелательно характеризует людей, проявляющих к ним неподдельный интерес. Хорошо написанные и искусно поставленные, пишет он, эти истории становятся важными средствами эмоционального и нравственного образования всего общества. Несмотря на варварство, которое они описывают, сами они могут оказывать воспитательное воздействие.

Чтобы это произошло, чтобы ужас (лишенный смысла рассказ об отталкивающих событиях) превратить в то, что Аристотель назвал трагедией (поучительный текст, созданный на основе омерзительных событий), по мнению философа, требуется выполнение следующих условий: хорошо выстроенный сюжет и четкие мотивировки и личности персонажей. Требуется и предельное драматическое мастерство, чтобы аудитория достигла понимания, что потерявший рассудок главный герой, который действовал под влиянием страстей, дерзко и слепо, например, убил кого-то и сломал собственную жизнь, которого мы поначалу (появись он в новостном выпуске) сочли бы самым настоящим маньяком, при более тщательном анализе в своих основных чертах такой же человек, как и мы. Показывая публике чудовищные ошибки и преступления героя, трагедия, поднявшаяся до своих подлинных нравственных и воспитательных возможностей, не оставляет зрителям ничего иного, как прийти к жуткому выводу: «Как легко я мог бы сделать то же самое». Задача трагедии – продемонстрировать ту легкость, с которой нормальный и приятный человек превращается в исчадие ада.

Будь мы все совершенно психически здоровы, не таись безумие в каждом из нас, трагедии других людей представляли бы для нас куда меньший интерес. И, читая леденящие кровь истории в массмедиа, на каком-то подсознательном уровне мы, возможно, обдумываем шокирующие, но важные вопросы: «Если поздно вечером ситуация действительно выйдет из-под контроля, смогу ли я, будучи на взводе, уставший, закомплексованный, убить своего партнера?», или «Если я разведен и моя бывшая не позволяет мне встречаться с детьми, смогу я убить их, чтобы таким образом отомстить ей?», или «Смогу я чатиться с несовершеннолетним в Сети, поначалу не отдавая себе отчета, что делаю, а в итоге попытаюсь растлить его или ее?»