Нефть, метель и другие веселые боги - Иван Шипнигов Страница 28

Она

Анну Волкову пыталось раздавить Главное здание МГУ. Роскошный дубовый секретер, казалось, был переделан из гроба, широкий гранитный подоконник представлялся фрагментом демонтированного Мавзолея, стены незаметно, но неумолимо сдвигались словно по проекту потустороннего скупого и жадного архитектора, решившего поселить в общежитие как можно больше студентов и дробящего комнаты, а затылком постоянно ощущалась двухсотсорокаметровая высота этого огромного, мрачного, но все-таки прекрасного здания. Анна много раз слышала о «синдроме Раскольникова», от которого страдали недавно поселившиеся в ГЗ аспиранты, и уверения в том, что торжественная клаустрофобия, вызываемая этими стенами, в которых время остановилось, пройдет за пару месяцев. Волкова надеялась на это, разбирала вещи, наводила порядок, пыталась как-то оживить и приукрасить свою комнату, но живые цветы, яркие коврики, женские мелочи в тюбиках и флаконах выглядели здесь двусмысленно и неуместно, как плюшевый заяц с разбитыми лапками в кабинете следователя НКВД.

Симку Анна сменила, но внести почтовый адрес Алексея в черный список не решалась и читала все его письма, и это было мучительно. Иногда она едва не сдавалась, думала возобновить с ним общение, конечно же всего лишь дружеское, ведь он не сделал ей ничего плохого, во всем виновата загадочная квартира, отравившая их едва начавшийся семейный быт. Но была в этих мыслях подлая финансовая подоплека: мол, будь у них приличное жилье… Анна хотела ответить на письмо Алексея, встретиться с ним, съездить, может быть, в их собственный парк, но тут же представляла, во что неизбежно и быстро превратится эта «дружба»: просьбы и пробы снова быть вместе, слепые провалы в прошлое счастье и потом еще более стремительное и горькое отчуждение, расплата за контрабанду чувства, ставшего таможенным конфискатом. А живет он, наверное, в похожей квартирке, да там еще и сосед, девицы с наивными змеиными глазами, ружейный грохот по ночам за стеной, забрызганный кровью экран; а в ее эмгэушной каморке вдвоем никак не повернуться, не говоря уже о том, что и попасть сюда постороннему не так-то просто…

Анне становилось противно от этих мыслей, она казалась сама себе корыстной и озабоченной бытом; пыталась отвлечься, увидеть себя с лучшей стороны, смотрелась в зеркало, поворачивалась стройным боком, примеривала новые босоножки, привставала на цыпочки, невольно любуясь крепкими тонкими икрами, взбивала колючую стильную прическу, остановившуюся на полпути от женственного каре к агрессивной стрижке «под мальчика»; в упор смотрела сама себе в огромные смородиновые глаза, корчила рожицы и представляла, как ее, маленькую и милую, видел жадный до мелочей Бенедиктов.

Преследовали воспоминания, в которых хотелось и нужно было отыскивать только худшее, но получалось наоборот: в горячей каменной соте ГЗ думалось особенно хорошо о морозном просторе зимнего леса, серебряной скатерти снега, перебежках луны от одной древесной верхушки к другой. Вкус коньяка, который она иногда пила в одиночестве, неизбежно отдавал поцелуем, и, вспоминая опасные зимние ласки, Анна с нежностью и стыдом закрывала глаза: ей всегда нравилось думать, что они закусывают друг другом.

Как-то вскоре после переезда в аспирантское общежитие Анна из любопытства впустила к себе одного из многочисленных полупрозрачных поклонников, проявлявшихся до конца только тогда, когда она сама, зевая, вступала с кем-то из них в контакт. Но эксперимент оказался до странного скучным, она чувствовала себя анекдотически, карикатурно, разглядывала потолок, ждала хоть намека на удовольствие. Уткнувшись ей в шею, поклонник замычал, напрягся и нечаянно укусил ее за ухо; Волкова вздрогнула, вспоминая чудесную боль от прилипшей к губам на морозе сережки, и в досаде и раздражении почти оттолкнула его. Анна решила больше не рисковать и не сравнивать. Женское одиночество в душистой узкой постели переносилось гораздо легче, чем эта глупая потная физкультура с чужими людьми-тренажерами.

В понедельник, 10 июня, выпускающий редактор небольшого сайта о моде Анна Волкова приехала на работу. В офисе пока была только корректор, маленькая женщина лет тридцать с вечно приподнятыми плечами и пустым задумчивым взглядом. В редакции редко был слышен ее голос, да и саму ее замечали только тогда, когда она выходила в переговорную, она же кухня, посоветоваться по телефону с коллегой об особенно гнусных хитросплетениях русской грамматики, которых Анна, хоть и отучилась на филфаке, всегда боялась и не понимала. Теперь же корректор подошла к ней, посмотрела прямо в глаза и сказала с наглой улыбкой:

– Я прислала вам вычитанный текст, посмотрите; нужно размещать на сайте.

Анна удивилась и ее странному поведению, и тому, что утром в понедельник есть уже материал. Открыла рабочую почту, скачала файл под названием «Концепция создания нового…», открыла, долго смотрела в экран, почти не мигая, наконец медленно развернулась на стуле к корректору:

– Что это?

– Это реклама! Просто рекламный текст, у нас новый заказчик, – раздался веселый голос только что вошедшего главного редактора. – Корректор глянул, вам, Анна, ничего делать не нужно. Просто заливаем на главную, и все.

– На главную?! – изумилась Анна. – Но это же… какая-то шизофрения!

– Знали бы вы, сколько заплатили за эту шизофрению. За этот, так сказать, дебют шизофрении… И дебют весьма успешный, многотиражный: эта телега сейчас буквально на каждом заборе запощена. Все, все СМИ взяли!.. Сколько денег заказчики убухали, подумать страшно. Но и нам кусочек обломится, и на премии хватит. Так-то, Анечка.

Анна не переносила, когда кто-то чужой, особенно эта жизнерадостная, полноватая пятидесятилетняя женщина, всеми возможными внешними средствами вымарывавшая последние пятнадцать лет своей внутренней биографии, называла ее Анечкой – такая интимность и Бенедиктову-то не позволялась. Волкова быстро и беспорядочно покрутила колесико мышки туда-сюда, будто пыталась взболтать странный файл и увидеть, как в мутном тексте оседают крупинки смысла и логики, но фамилии в школьном классическом списке смешались в одно неопределенное бородато-надменное нечто, как портреты писателей над школьной доской. Один преподаватель на филфаке внешне был вылитый Тургенев.

– Но кто это прислал? Что это значит? – воскликнула Анна, сразу вспомнив, как завинчивала в сочинении отчаянную вопросительную коду, не зная, что хотел сказать автор и что ей самой дальше писать.

– Анна, а когда мы на сайте про женскую моду ставим рекламу очередного кислотно-розового дамского любовного романа, написанного литературными гастарбайтерами с «Прозы.ру», вы ведь не спрашиваете, что это значит и кто это заказал! Ну некуда людям деньги девать. Кто-то выделил средства, и вот…

(Анна почему-то вспомнила эксперимент с безликим поклонником и вдруг впервые брезгливо сыграла сама с собой в мокрую языковую игру, которой ее тщетно учил Бенедиктов: разобрала до конца, прочувствовала, разоблачила лживую метафорику фразы, увидела притаившийся уродливый смысл, и ее слегка затошнило.)

– Хорошо, я ставлю текст, – сказала Анна вслух, а про себя злорадно пробормотала: «Нью-йоркершит, это просто нью-йоркершит» – и сильно удивилась, потому что поняла, что только что вступила в еще одну любимую игру Алексея: отчаянное жонглирование каламбурами.