Здесь, под небом чужим - Дмитрий Долинин Страница 28

– А это как?

– Снимать кадры из фильма. Для журналов, для газет. Ты чего думал, эти картинки, что везде печатают, – с кинопленки? Нет, там качество не то, для полиграфии не годится. Картинки фотографы делают. А сейчас, – он понизил голос и оглянулся, – сейчас все кооператоры и бандюги захотели стать продюсерами, кидают бабки на кино, «Оскар» им мерещится. Очень много фильмов запускается. Пойдешь на картину? Я тебя устрою.

– А что за кино-то? Что они снимают?

– Да говно всякое. Фотографу один хрен. Геморрой не стоит свеч. Пойдешь?

– Не знаю…

– Больной говорит: доктор, я умираю. Врач: сейчас помогу, – сказал Потя. – Соглашайся.

Я согласился и уже в конце мая скучал на съемочной площадке. Киносъемочные дела оказались вовсе не такими, как я их себе представлял. Первое впечатление: главное занятие большинства народа, состоящего в киногруппе, а это человек сорок-пятьдесят, – безделье и ожидание. Постоянно работают только некоторые: режиссер с оператором и помощниками. Они что-то обсуждают, спорят, советуются, отдают распоряжения. Остальные скучают, болтают, жуют пирожки и пьют чай. Позже я понял, что тут платят деньги именно за то, чтобы ты скучал, но был начеку и терпеливо ждал, когда на какой-то момент станешь нужным: поправить прическу актеру, пришить пуговицу, принести в кадр нужную чашку, перетащить осветительный прибор. Солдат спит, служба идет.

А режиссер тут был удивительный. Очень маленькая, очень худая женщина неопределенного возраста с полуазиатским бледным лицом, похожая на не совсем здорового мальчика. Всегда в темных больших очках. Звали ее Надима, да еще у нее было какое-то вычурное отчество, которое никто не мог произнести. Поэтому все звали ее просто Надей. Когда она отходила в сторону «пошептаться» с главным актером – двухметровым верзилой в лейтенантской форме, помещаясь у него под мышкой, зрелище было уморительным. Я, конечно, эту мизансцену не раз сфотографировал, и потом одна из этих фотографий стала чуть ли не главной в рекламе готового фильма. Надя никогда не кричала в мегафон, не командовала, и стороннему наблюдателю, каким я и был сперва, казалось, что все тут идет само собой. Она вообще мало говорила, только иногда подолгу «шепталась» с актерами, с оператором, с гримерами. И, как я, в конце концов, догадался, именно ее шепоты и двигали все дело.

Моя работа в течение 12–14-часового съемочного дня занимала от силы минут десять. Иногда я фотографировал во время киносъемки. Но это не всегда удавалось: то лезет в мой кадр оператор со своей камерой, то голова Нади, то она тихонько шепнет мне, что я отвлекаю актеров. А вот когда кинокадр снят, я прошу актеров повторить его для меня, они играют, я щелкаю фотоаппаратом. Через день-другой показываю фотографии Наде, и она отбирает то, что, по ее мнению, годится для рекламы будущего фильма. Прочитал сценарий. Он назывался «Эшелон идет на Восток». Название отсылало к давнему веселенькому фильму сталинских времен «Поезд идет на Восток», как бы с ним полемизируя. Предполагался фильм-путешествие в теплушках через всю страну в 1945 году. Только что кончилась великая война. Уцелевших в кровавой мясорубке солдат сажают в эшелон и везут из Германии в Россию. Они надеются на скорую демобилизацию. Но не тут-то было! По дороге выясняется, что их гонят воевать с японцами. Весь фильм – их глухая тоска, разговоры, дорожные приключения, добыча еды и выпивки, романы с фельдшерицами и медсестрами, драки, арест молодого, не успевшего повоевать новобранца, который читал товарищам стихи Мандельштама, жестокая расправа со стукачом. Запретные прежде темы и мотивы. Перестройка!

Работали мы в Шушарах, где железнодорожники собрали и хранили старую технику. На нескольких путях стояли старинные теплушки, платформы, ржавые паровозы, пассажирские вагоны. Среди них – древний, четырехосный, тяжелый салон-вагон. Интерьер вагона был не раз переделан, но пропорции окон остались прежними. Наверное, менялись колесные пары и рессоры, но их конструкции, их очертания неизменно повторялись. И, главное, – сохранилась наружная обшивка вагона. Под многими слоями зеленой краски скрывалась старинная клепаная сталь. Головки заклепок были крупными, выпуклыми. Словом, снаружи этот вагон выглядел персонажем из моих папок и, думал я, быть может, именно в нем когда-то путешествовала загадочная М.?

Однажды в работе возникла пауза, не приехал вовремя главный наш артист – Филимонов. В связи с кинобумом толковые актеры были нарасхват. Чуя, что бум скоро кончится, они спешно зарабатывали, мотаясь с одной съемочной площадки на другую. Я бродил возле салон-вагона, искал точки съемки повыгоднее, поинтереснее и снимал его для себя. Хотел повесить большую фотографию на стену.

– Красивый вагон, – тихо сказал кто-то у меня за спиной, я вздрогнул и обернулся. Надя. Ее приближения я не почувствовал, не услыхал, и мне показалось, что она просто сама собой неожиданно материализовалась из воздуха.

– Да. Вот хочу большую карточку на стенку повесить, – сказал я.

– Сделайте и мне, пожалуйста. Я вам заплачу.

Ее темные очки уставились на меня, как глаза лемура.

– При чем тут деньги. Сделаю, конечно.

– Вагон этот настоящий. Больше семидесяти лет ему. Железнодорожники говорят, что в нем ездил царь. Потом Петр Врангель. А в Отечественную – Рокоссовский, – сказала она. – Очень хочу снять кино про то время, когда ездил в этом вагоне царь.

– Вот как? – Я удивился и не знал, что сказать. Удивился более всего тому, что она мне, малознакомому человеку, говорит о чем-то сокровенном. А как у них, у киношников, принято реагировать на подобные сообщения? Согласно кивать? Говорить, что это гениальная идея? Иронизировать?

– Давайте сниму ваш портрет, – сказал я. – Пока Филимонов не приехал.

– Мой портрет? А зачем?

– Мне директор приказал. Вас снять, оператора и актеров. Не только в работе, но и просто портреты. Отдельные.

– Терпеть не могу сниматься, – она повернулась, чтобы уйти.

– Постойте, – взмолился я, – мне правда нужно. А потом не будет времени. Послушайте, я сниму вас на фоне этого вагона. Получите и себя и вагон в одном кадре.

– Мне нужен только вагон.

– А дирекции – вы!

– Пошла она, эта дирекция!

– Раз так, не получите вагон.

– Шантаж.

– Именно.

– Какой вы упрямый.

– Это моя работа.

– Черт с вами – и она направилась к вагону. – Только быстро.

– Снимите очки, – приказал я, настраивая аппарат.

– Еще чего!

– Послушайте, ну что это за портрет в темных очках? А зеркало души? Нужны глаза, иначе портрета не получится.

Зеркало души, наверное, ее убедило. Она вздохнула и сняла очки, прицепив их оглоблей за ворот пуловера. Часто заморгала. Без очков ее темные глаза оказались подслеповатыми и беспомощными.

– Поехали, – сказал я. – Вы мне рассказывайте что хотите, а я буду снимать. Потом выберем, что получше. Расскажите, почему вы хотите делать кино про Первую мировую.