Факультет патологии - Александр Минчин Страница 28

Спасибо, дедушка Фрейд, думаю я. Ведь с отчеством — это тоже подсознание, подкорка работает…

— А где Шурик? — спрашивает Ирка.

— Не знаю, он вчера по физкультуре зачет получил, пьет на радостях, наверное. А по психологии с ним жена вроде заниматься собиралась.

— У него что, есть жена? — Иркины глаза широко раскрыты от возбуждения.

— Да, она с того третьего курса, где мы учились раньше.

— А я не знала!

— Ир, ну не можешь же ты все знать! — Она смеется. — Хотя знаешь ты, бесспорно, много…

Она заливается.

— Я тебе, Саш, еще и не такого расскажу. Все тайны этого блядского курса открою, все секреты. Они у меня вот все где. — Она смешно сжимает свой тощий кулачок, и тонкие венки через запястья на кистях проглядывают. — Саш, а какой у тебя иностранный язык? — спрашивает Ирка.

И тут я вспоминаю, и от этого воспоминания мне становится нехорошо. Я вспоминаю, как орал в прошлом году на преподавательницу немецкого языка, что ненавижу этот язык нацизма и меня коробит от одного его запаха, что не буду изучать язык, убивший двадцать миллионов человеческих душ одной России, и что она предательница интересов народа, и как она может преподавать этот язык, да еще сует его в меня. Я помню: она побелела и сказала, что только через ее труп я перешагну зачет по немецкому языку. Я еще много чего орал, потом успокоился.

Я правда ненавижу этот язык, даже запах этого языка, как и все, что с немецкой нацией связано. Я им никогда не прощу вторую мировую войну, а также не только русских, но и шесть (а на самом деле больше) миллионов евреев (ни за что), — не им, не их потомкам, выплодкам до пятого колена.

Они все равно волки, и сколько волка не корми, он все равно в лес смотрит…

В школе я этого не понимал, меня родители на него отдали, а когда вырос, понял, но было поздно. Хотел переучиться на английский, но мне не разрешили и сказали, чтобы продолжал заниматься своим языком и дурью не мучался.

— А кто у вас по-немецкому, Ира?

— Я не знаю, я английский всегда учила. Но ее фамилия, кажется, Михалкова, зовут вроде Юлия…

— Михайловна. Ну все. Я этот экзамен, то есть зачет, в жизни не сдам. Никогда!

— Почему, Саш?

И я рассказываю Ирке всю историю, как я орал на нее тогда у деканата.

— Ты что, Саш, прямо так ей и сказал «предательница» и прочее?

— Да-а, меня вечно за язык кто-то тянет. Ирка восхищена.

— Ну ты даешь! А знаешь что, переходи ко мне в подгруппу и мне так скучно не будет!

— Да ты что, Ир, с ума сошла, я в жизни не учил английского.

— Какая разница, его никто не учил и не знает, хотя в школе прозанимались по десять лет. А я тебе помогу, Санечка! — Она возбуждена и взбудоражена.

— Нет, нет, Ира, это невозможно. Я же ни одного слова не знаю, и как я зачет в этом году получу, а?

Глаза у нее сияют.

— У меня идея! Она ко мне хорошо относится и завтра я ее увижу, она мне зачет выставлять должна автоматический, и поговорю насчет тебя. Приезжай только к десяти утра, чтобы она тебя увидела.

— Я записан на немецкий.

— Какая разница, зачет же по иностранному языку, им в деканате все равно какой у тебя язык, лишь бы зачет стоял. Скажешь, что вундеркинд и учил два языка!

— Да, ни одного не зная. — Хотя немецкий я знал когда-то на "отлично*. Когда не понимал…

Я допиваю остывший чай, доедая кусочки хлеба. Я никогда хлеб не оставляю и не выбрасываю, он дорого дается. Что делают многие другие, не сознавая.

С иностранным языком она, кажется, убедила меня. Оттого что Ирке скучно и тоскливо одной на занятиях, она круто меняет парус моей жизни. А я сижу и думаю, что эта фантасмагория с зачетом по неизучаемому никогда языку, что эта фантастика, этот феерический мираж, даже в нашем институте точно никогда не пройдет. Это же не физкультура, где говорить не надо. Однако Ирка другого мнения. И все потому, что ей грустно. И она хочет меня. (Как развлекателя.)

В деканате у Зинаиды-инспектора мы быстро улаживаем все дела, и я оказываюсь в ведомости английского языка.

Я уворачиваюсь от преподавательницы немецкого языка, не перешагивая ее трупа. Остается мне пережить завтра, но завтра я не переживу точно, однако выбора нет у меня. Немка хочет моей смерти; англичанке — она будет еще манной небесной казаться.

Надо рисковать: кто не рискует, тот не пьет шампанское. И я рискую, хотя и не представлял, что можно идти или падать на такие дела: это даже не мизер в темную с тремя дырками, когда в «горе» у тебя тьма.

Ночью я сплю возбужденно, мне уже нравится эта афера. Так интересней учиться…

В десять часов утра мы встречаемся с Иркой в вестибюле нашего института.

— Ну, Санечка, вперед, — говорит она.

А у меня ноги деревенеют. Я только сейчас соображаю, на какую авантюру падаю, и в голове немного кружится от этого падения. Мы идем по полу института, он мне тоже деревянным кажется. Хотя его строили в прошлом веке, и он каменный.

Она подводит меня к учительнице английского языка и знакомит.

Сегодня первый и последний день зачета. Ее зовут Магдалина, нужно такое имя выдумать. А на носу у нее бородавка.

— Магдалина Андреевна, — начинает Ирка, — вот, познакомьтесь, новый мальчик, зовут его Саша.

— Очень приятно, — говорит Магдалина Андреевна и тоже представляется: высокая, крупная, неинтересная. Да, тяжело будет на внешних данных работать, думаю я.

— Давай, Ир, свою зачетку, — говорит она, — а то у меня времени мало. Ты у меня хорошая студентка была на протяжении всего семестра.

Я смотрю на Ирку и думаю, когда же это она такой была. Ирка сияет. Та расписывается.

— Магдалина Андреевна, — снова начинает Ирка, — а вот новый мальчик.

— Ну и что, Ира, я это уже слышала. Какое он имеет ко мне отношение. В какой он группе учится?

— Как — в какой, — недоумевает Ирка, — в нашей, конечно.

— А какой он язык учил?

Я собираюсь все-таки признаться, но Ирка затыкает меня:

— Английский, естественно.

— Он что, в другой подгруппе занимался?

— Да нет, он у вас, Магдалина Андреевна, — и она озаряет ее сияющей улыбкой, удивляясь, что она не понимает.

— Подожди, подожди, Ира. Я его в жизни никогда не видела.

— Ну как же, посмотрите в ведомость. Она открывает ведомость.

— Как ваша фамилия? Я называю.

— И правда, в самом конце стоит, приписанная. Почему же я вас никогда не видела?

Я не успеваю раскрыть рта.

— Он в академическом был, у него со здоровьем плохо было, неважно.