На Лесном озере - Тим О'Брайен Страница 28

– Вы так уверены.

– Да. Уверен. – На секунду перед ним мелькнуло лицо дантиста. – Тут нет вопроса.

– Понимаю. Ну вот, кажется, и все, – Шериф вздохнул и посмотрел на часы. – Самое последнее. Мистер Расмуссен говорит, что ночью у вас были трудности с телефонным аппаратом. Не сразу вы его нашли как будто.

– И какой же закон я нарушил?

– Никакой. Только вот почему он был под кухонной раковиной? Завернутый в полотенце.

– Во рту сплошная кислая капуста. Словно кто-то другой дышит, а не ты.

– Да поймите вы, так люди делают иногда. Это для меня был символ. Телефон связывает с внешним миром, со всем дерьмом, какое там осталось, с выборами. Отсоединил, убрал с глаз долой и думать про него забыл. Символ, вот и все.

– Символ, – повторил Лакс. – Записать надо.

– Сделайте одолжение.

– А цветы в горшках? Тоже символы?

Короткая заминка. Винни Пирсон хохотнул.

– Да нет, я не… – Уэйд осекся. – Вы слишком все усложняете. Кэти ждет помощи. Остальное – чушь собачья.

На щеке у Лакса дернулся мускул.

– Чушь собачья, – пробормотал он.

Закрыл блокнот, встал, сделал знак Винни Пирсону. Устремил взгляд в сторону окна.

– Мистер Уэйд, вы важная персона, я понимаю. Политик и все такое, не наш уровень, так что вы уж нас извините. Я простой деревенский легавый. Винни, он и того хуже. Качает свой бензин и подрабатывает у меня помощником. Два дубаря, короче; но я вас заверяю, мы из кожи будем лезть, чтобы найти женщину. Понадобится – озеро до дна вычерпаем. Лес повырубим, землю перекопаем. – Он великодушно улыбнулся. – Это вам не чушь собачья, это гарантия

на сто процентов.

Они надели шляпы и двинулись к выходу.

– Потерпите несколько часов, – сказал Лакс – Я с вами свяжусь, если что. Не забудьте про телефонные звонки.

Когда они ушли, Уэйд постоял минуту-другую у окна гостиной. Отчаянно хотелось спать. В голове, позади глаз, что-то вращалось не переставая – какой-то блестящий черный камешек. Он отчетливо чувствовал его вес. Чтобы собрать кофейные чашки и отнести на кухню, потребовалось нешуточное усилие воли. Клод сидел там за столом на табуретке, Рут разбивала на сковородку яйца.

– Еще три минутки, – сказала она, – и мы вас заправим как следует. – Она отодвинула назад волосы тыльной стороной ладони. – Ну, как поговорили?

Уэйд поставил чашки в раковину. Он не знал, что с собой делать. Исчезновение Кэти не укладывалось в его сознании – оно было лишено смысла.

– Я спрашиваю, поговорили-то как?

Его глаза уперлись в большой железный чайник.

– Нормально, по-моему. Правда, меня тут держат за распоследнюю пьянь.

– Да ну? – засмеялся Клод.

– И еще всего понавешали.

– Вот ведь незадача. – Старик, ухмыльнувшись, качнулся на табуретке. – По части такта я, правду сказать, не очень. Но я не говорил «пьянь», я сказал, что ты малость поддал, было ведь куда деваться. Да никто тебя не осуждает за это.

– Ну и славненько.

– Что они могут против тебя иметь?

– Пирсон этот. Он вроде как…

Рут подняла глаза от сковородки.

– Да не берите в голову, Винни он Винни и есть. Дайте срок, еще несколько часиков – и прискачет ваша Кэти, прямо в эту кухонную дверь влетит, хороши же мы все будем.

Она выложила яичницу на тарелку и подала ему с теплой булочкой.

– Ешьте давайте, а потом – на боковую.

Яичница пришлась очень кстати. Поев, Уэйд попробовал позвонить в Миннеаполис сестре Кэти. Никто не взял трубку, и, секунду поколебавшись, он кивнул Рут и нетвердой походкой побрел в спальню.

А вот уснуть не получалось. От усталости черный камешек позади его глаз сделался совсем твердым, в суставы коленей и локтей словно насыпали песку. Он лежал на кровати лицом вверх и изучал свое состояние. Что-то нарушилось во внутренней биологии. По потолку пробегали серебристые искорки, макушка головы остро подрагивала, словно к черепу подвели электроды, на которые скачками подавалось напряжение.

С раскаянием тоже были трудности. Он почти ничего не чувствовал, разве что небольшую неловкость из-за своих поступков или проступков. Ему не нравилось, как прошел допрос. Некоторые важные темы не были затронуты вовсе. Душевное здоровье – раз; память – два. Даже и сейчас ему трудно было выстроить в хронологическом порядке события тех последних часов, когда они еще были вместе. Картинки не складывались в одно целое чайник – темнота – как он скользил туда-сюда, словно сила тяжести больше не действовала. Он помнил, как возились под полом веранды мыши. Помнил сложный, насыщенный запах леса, и туман, и странное движение, которое Кэти иногда делала пальцами, легкий взмах, словно она желала разогнать все зло, скопившееся в их жизни. Но было такое, что вспоминалось ему только смутно. Как он в ту ночь встал с постели. Было поздно, это он помнил; но, плывя в полуночном потоке, он взмыл над обычным ходом времени. Он помнил пар, помнил бежавший под кожей ток. Помнил басовитое, злое жужжание; «Христа прикончить» – вот что он говорил. Ничего не мог с собой поделать. И он обварил кипятком большую цветущую герань у камина, потом карликовый кактус и другие еще растения, названий которых не знал. Он был в одних трусах, это он помнил. Ночь наполнилась запахом гнили. Он помнил, как опять налил в чайник воды, подождал, пока она вскипела, пошел в спальню. «Христа прикончить», – повторял он и повторял, только теперь шепотом, и кисти рук существовали отдельно от всего остального. Каркас сознания был снят, и все мечты были ему подвластны, все блаженные иллюзии и чудеса. Весь мир был наэлектризован. Он помнил, как смотрел на спящую Кэти, любуясь загаром на ее шее и плечах, маленькими морщинками у глаз; помнил, как в неясном свете казалось, что она чему-то слегка улыбается; помнил ее согнутый большой палец на подушке у самого носа. Вдруг его охватила великая нежность. Как радиосигнал из другой галактики – нежность – внутри все размякло, перехватило дыхание – пронзительный призыв, мольба о защите и успокоении. Любовь, подумал он. Он помнил вес чайника. Помнил клубы пара в темноте. Какое-то странное хлопанье, словно бы крыльев, потом басовитое жужжание – а позже он вдруг обнаружил, что стоит по пояс в озере. Теперь уже совсем голый, ощущая ступнями и пальцами ног илистое дно. Он смотрел на звезды, раскаленные белые звезды на черном небе. Это было глубже, чем воспоминание. Образы, живущие по ту сторону яви и по ту сторону сна, там, где бессильна всякая логика. Не воспоминание, нет. Знание. Как равномерно накатывали на грудь волны, как было холодно, как он погрузился с головой – не нырнул, просто ушел под воду, – как ощутил на языке вкус рыбы и водорослей, как по ступням царапнуло что-то острое, как легкие и руки сдавило страшной тяжестью и как, наконец, он вошел в полосу забвения. Потом он, дрожа, сидел на краю причала. Он был голый. Запрокинув голову, смотрел на звезды.