Однажды днем, а может быть, и ночью... - Арнольд Штадлер Страница 28

За стеной были пальмы и море. Он привез с собой множество подарков, болеутоляющие средства и презервативы. Они не порвались. Все обошлось. Бедра Рамоны, отчетливо вырисовывающиеся под тесным платьем из полиэстера-стретч, подчеркивал пояс с кармашком, на котором красовалась реклама «Экспо — 2000». Пояс подарил Рамоне он. Бедра были подарком Рамоны ему — Францу.

Жители Гаваны не любили, когда им напоминают о зоопарке, потому что завидовали животным, ошибочно полагая, что зверей хорошо кормят и что те съедают пайки, предназначенные людям.

Ведь люди голодали. И хотя в фильме они пели одну песню за другой, они уже много лет голодали: ничего не поделаешь, тюрьма есть тюрьма. Если они пытались бежать, им стреляли в спину. На Кубе действительно жили голодающие, запертые в застенках, не важно, попадали они на киноэкран или нет. Франц сомневался в том, что Кастро, ни разу не ночевавший дважды в одном и том же месте из страха перед ЦРУ, а может быть, перед обыденной, негероической кубинской смертью, грозившей ему денно и нощно, хоть раз побывал в одной из тех хижин, которых Франц за такой короткий срок насмотрелся достаточно. Наивный старик, профессиональный революционер с сорокалетним стажем, Кастро чем-то напоминал Марию Антуанетту, явно желавшую своему голодному народу добра, давая совет есть пирожные, раз уж нет хлеба. А он подарил своему народу зоопарк, в который народ не ходил, потому что ненавидел зверей и завидовал им. Если бы кубинцы добрались до зоопарка, то увидели бы, как тихо плачут в своих клетках обезьяны и как они в приступе бессильной ярости, поняв, где очутились, бросают в зевак гнилыми фруктами и экскрементами. И как отощавшие львы, амурские тигры и черные пантеры крадутся вдоль решеток и, мучимые голодом, грызут прутья клетки и, дай им волю, все сожрут, в том числе и самого Кастро.

12

Австрийцев, и Розу тоже, интересовали в первую очередь красочно изображенные Маринелли писательские выступления: в клубе Союза писателей, в Доме-музее Маркеса, в мемориальном комплексе Патриса Лумумбы, в Доме революции и в других местах со звучными названиями. Звучные названия были единственным, что объединяло все эти достопримечательности.

Предстоял еще вечер встреч с кубинскими писателями, на котором австрийцы будут сидеть, исполненные самых радостных предчувствий, ожидая, что вот-вот начнется их всемирная слава, а за день до их отлета домой должна была открыться Международная книжная ярмарка, которую организовал не Франц. Вот таким сложным, окольным путем, благодаря международному признанию на Кубе, они надеялись совершить прорыв в австрийском и немецкоязычном культурном пространстве, а впрочем, этого прорыва им никто пока не гарантировал. А потом — кто знает? — они, может быть, еще встретятся с Кастро, и он пожмет им руку и даст несколько проникновенных напутствий: втайне они представляли себе апогей поездки на Кубу чем — то вроде аудиенции у Папы Римского, хотя не решались признаться в этом вслух и почем зря издевались над встречей с кубинскими писателями. Впрочем, едва войдя в зал, они умолкли и замерли с бокалами в руках.

В общей сложности члены делегации выступили всего два раза, сначала на обычном чтении перед публикой, поспешно доставленной Францем и состоявшей из десяти знакомых Рамоны — сама она осталась дома, — и в том числе якобы перед тремя кубинскими писателями, тоже собиравшимися читать отрывки из своих произведений. Бедняги австрийцы производили печальное впечатление, они нахохлились и сбились в стайку, выжидательно оглядывая зал. Розу ему было жалко. Маркес, разумеется, не приехал, зато на чтения пригнали еще десяток сотрудников Австрийского посольства. Пригласили даже немцев и швейцарцев, но они не явились. А больше никто не слышал об этом вечере, на который венцы, проведя несколько дней впустую, явились совершенно измученные и уже не в силах были возмущаться по поводу плохой организации поездки, не заметив от усталости, что трое кубинских писателей, читавших отрывки из своих произведений, читали совсем не из своих произведений, а из романа Гарсиа Маркеса и что оглашенное тут же приветственное слово Гарсиа Маркеса в действительности наспех, на живую нитку сочинил Маринелли, лежа утром в постели. Так называемые писатели, друзья Рамоны, читать по крайней мере умели.

Венцы только ждали минуты, когда смогут развернуть свои листки, а там хоть потоп.

Поскольку ни один из гостей не владел кубинским диалектом испанского и приветственное слово переводил Франц, несообразности и даже совершенно абсурдные детали этой речи никому не резали слух, не заметил их и толстяк Титмонингер, который был сыном шофера австрийского посла, правда не на Кубе, а в соседней Доминиканской Республике, почему его и пригласили на чтения в качестве почетного гостя и эксперта. Он до сих пор не издал ни одной книги, кроме брошюрки в крошечном издательстве «Провинциальная библиотека». Его считали переводчиком, потому и взяли на чтения, однако, как выяснилось, он был не в состоянии прочитать даже меню, не то что перевести вступительное слово. Собственно, он мог произнести по-испански только «спасибо». Франц сразу же раскусил этого лжепереводчика: да мошенник он, и больше ничего. Значит, два сапога пара: бояться нечего.

Оставался еще один, но этот тоже не представлял для Франца опасности, Франц ведь не раз уличал его в самом безобразном распутстве, а один раз даже застукал с двумя сестренками.

И все трое были почти уверены, что здесь, на Богом забытой Кубе, начнется их всемирная слава. Поэтому в мечтах они лелеяли вечер с Гарсиа Маркесом, воображая, что он рано или поздно попросит их принести рукопись и будет слушать — сначала выжидательно, потом угрюмо, потом снова станет внимательно вслушиваться, потом замечтается, потом заплачет, наконец, будет бурно выражать восторг: черт возьми, как здорово написано, — а потом начнет возмущаться и в ярости топать ногами: черт возьми, и никто в Вене не заметил такой талантище!

Австрийцам пришлось оплатить шведский стол, состоявший из бананов и рома, а деньги присвоила себе Рамона. На них она впоследствии купила домик под Гаваной, в трех кварталах от моря.

Шел февраль, и самыми модными напитками были «пина колада» [76]и «батида де коко».

Вернувшись и поцеловав Рамону, Франц хотел пожелать доброй ночи свиньям на террасе и тут заметил, что она плачет. Рамона казалась безутешной. «Оба наши сокровища пропали!» Она употребила именно слово «tesoro» [77]. Придя около одиннадцати домой, она обнаружила, что свиньи бесследно исчезли.

Он ей верил. Теперь свадьбу придется отложить на три месяца. Это вполне устраивало Франца. Однако он не верил, что они когда-нибудь добудут таких чудных поросят, как те два.

Заглянув по старой привычке перед сном под кровать, он обнаружил там вылинявшие трусы, явно не его.

13

Проспал он недолго и проснулся с ощущением чуда, жившим в его сновидениях, не покидавшим его во сне, а теперь переселившимся в некую смутную область между сном и явью. Рамона лежала рядом и, наверное, видела сны. Какое чудо быть рядом с ней, видеть ее, спящую, погруженную в свои сны, не открывающую глаз, такую далекую от реального мира. И тут он вспомнил о трусах.