Драная юбка - Ребекка Годфри Страница 28

Раньше это было абсолютно невыносимо, а теперь стало легко. Я пьяна в дупель. Я стараюсь быть хорошим человеком, но у всех, с кем я сталкиваюсь, каменное сердце. Я совершила несколько подлостей. Вот худшее, что сделал мой бывший юноша: он участвовал в групповом изнасиловании девочки, которая потом пыталась себя убить, а эти сволочи ржали, будто смотрели кино. Им наплевать, и хотя я попыталась найти новых друзей, они – все, что у меня есть. Завтра они будут ждать меня у дома, и я могу отказаться ехать с ними в лес, но ведь серьезно, если я останусь в Виктории, я буду попадать в беду – вот как сейчас, Льюс колет руки иглой, а я обещала ему подняться на второй этаж, где, наверное, проходит аукцион белых рабов и жертвоприношения девственниц. Садо-мазо, склепы и драконы. Не думай, что я ни о чем понятия не имею, потому что я знаю, что там происходит. Меня предупреждали о Льюсе и его распутстве. Я немного знаю о жгутах. НУ ПОСОВЕТУЙ ЖЕ МНЕ ЧТО-НИБУДЬ. Худший из моих поступков в глазах мира – воровство денег у мужика, похожего на моего учителя физики мистера Клейна. Нет, худшее из того, что я сотворила – это что я не помогла Маргарет Хейл. Я впервые приняла ЛСД, когда мне было шесть, и глючила, играя в собачку. Я читала только непристойные части «Навсегда». Я завела и бросила Боби Шика. Когда я случайно зашла в комнату в коммуне, где происходила оргия, я прикрыла глаза и наблюдала. Я ударила ножом парня в нашем спортзале. Я продинамила прекрасную семью Микельсонов, которые помогают неуправляемым девицам. Я трогала себя в отцовском саду, рядом с кустами роз, которые отец для меня срезал. И, если вкратце, мне на все и всех наплевать, и я чувствую только жар, он приходит и уходит и в конце концов меня задушит. ПОЖАЛУЙСТА, ПОМОГИ МНЕ.

Ну хорошо, ласково ответила она и утерла мне слезы. Вот тебе мой совет. Я не хочу, чтобы ты ехала на этот лесоповал, потому что ты заслуживаешь большего. По поводу твоей идеи, как закончить сегодняшний вечер, – и думать не смей, потому что в данный момент ты в шоке и от этого очень уязвима, в таком состоянии не принимают необратимых решений.

На самом деле этот разговор так и не состоялся, потому что, едва я на нее посмотрела, она повернула ладонь к небу и вытянула длинную белую руку, точно подношение. Потом она воткнула в себя иголку, и я отвернулась, но все равно увидела, как ее белый кулак сильно хлопнул по красной вене. Дорогая Эбби: я наконец-то встретилась с образцом для подражания, а она оказалась гребаной наркошей. Что мне делать?

Я налетела на каких-то улетевших девок, с юбками, задранными выше колен, и если они могли падать здесь в обморок, я ведь тоже могу. Может быть. А может и нет. Сделай или помри. Сейчас или никогда.

Смех просто. Едва задумываешься о самоубийстве, сразу появляются варианты. Они повсюду. Тихий отход кажется таким унылым в сравнении с венами, перерезанными блестящим лезвием, или заглатыванием горсти блестящих черных таблеток. Интересно, как это сделала Маргарет. Мне не хотелось делать это по-девичьи. Нужно что-нибудь очень необычное и мрачное. Повеситься на дубе и раскачиваться с простыней, обернутой вокруг шеи; я сейчас такая худая, что буду казаться белым ошметком, болтающимся на суку. Пистолет к виску; дробовик в рот. Бьюсь об заклад, ни одна девица в Виктории еще такого не делала. Я знала, что номер программы с головой в духовке не для меня, потому что во всем обвинили бы Сильвию Плат. Я никогда не читала Сильвию, но Айви Мерсер зачитывала о ней сочинение на уроке литературы.

Сейчас, одинокая в Синем Доме, борясь с соблазном убить себя, я понимала, что должна была подружиться с Айви, когда у меня был шанс. Мне казалось, девочкам ее типа внушат отвращение горшки марихуаны в моем доме и слухи о грязном прошлом моей семьи. Мне не приходило в голову просто соврать, например, о том, что я из норвежской глубинки или еще что-нибудь подобное.

Забавно было думать, что Айви сейчас, наверное, пакует сумки для отъезда в Новую Англию, которая, по-моему, где-то недалеко от Нью-Йорка. Я за нее рада и надеюсь, что она к чертовой матери уберется отсюда и станет известной поэтессой. Для этого ей понадобится присочинить историй о прекрасной юности, потому что никто не пишет стихов о парковках и тусовщиках. Она, должно быть, напишет о красоте этого острова, где, ох и ах, мгла клубится над горами. Ну кого это колышет? Я знаю, что она именно так и поступит, потому что все известные нам поэмы пишут о природе, от которой захватывает дух. Я только не понимаю, зачем ехать в американский университет, чтобы этому учиться, поэтому на самом деле я не желаю ей удачи. Ну хорошо, это потому, что я завидую, но еще и потому, что она была так занята своим всезнайством, что умудрилась даже внимания не обратить на самое трагическое событие учебного года, вот какое: Маргарет, отпетая наркоманка, которая выпивала отцовский джин и носила в косметичке шарики гашиша, завернутые в фольгу, в один прекрасный день хромала, как старичок на пути к могиле, и вскоре пропала без следа. Будто ее и не было.

Меня просто убивало, что Мистер Крутая Звезда Скейтборда нуждался в капельнице с морфием! Сидя на полу рядом с лысыми мужиками в черных платьях, я внезапно подумала об этом и засмеялась. И тогда я случайно услышала разговор. Я совершенно не хотела подслушивать, была в прекрасном состоянии, сама себе смеялась пьяным смехом, а тут такое:

Ее разыскивает полиция.

Ну что она опять натворила?

На сей раз она зашла слишком далеко, вот что она натворила.

Я тогда не понимала, о чем разговор. Ну, сначала я подумала, что они говорят обо мне. Может, Дирк Уоллес заявил на меня в полицию за воровство и моральный ущерб? Может, меня собираются упечь за решетку, потому что я не показалась на сытном обеде у Микельсонов? Я огляделась и поняла, что тут повсюду более серьезные преступники. Я не шучу. Они могли сколько угодно изображать из себя богему, красить дома в синий и писать изысканные фразы на стенах туалета, но суровая правда в том, что все они – вшивые дегенераты. Женщина с розовым чубом и собачьим ошейником на шее сидела прямо передо мной и хвалилась, что ее привлекали за нарушение общественного порядка. Она изображала из себя воинствующую амазонку и хвасталась, что провела полдня, размахивая бейсбольной битой в бинго-клубе. Она мне совсем не нравилась. На диване сидела другая девушка, красивее и тоньше, она была завернута в спальник, похожий на те, что я видела на крыше. У нее была плохая кожа со странным вскрывшимся фурункулом на щеке, она терла глаза и спрашивала, нет ли у меня «Перкодана». Я ответила, что могу дать ей черных красавиц, хотя ей и так уже было неважно. Ее вполне могла разыскивать полиция. Еще я говорила с парнем, которого нашла в одной из спален. Он показал мне свой пистолет. Я рассталась с желанием покончить с собой, хотела общаться и, наверное, чего-нибудь замутить. Ну, неважно, он показал мне свое оружие – маленький пистолетик, который он купил в ломбарде, и предложил его потрогать. А забрать можно? отозвалась я.

Конечно, нет.

Пожалуйста. Я улыбнулась. Пожалуйста, отдай мне свой пистолет, умоляла я.

Кстати, он был очень красив: сальные волосы, высокие скулы и злобная, грязная ухмылка. Да, это был суровый человек, отсидевший в «Миссии» – тюрьме усиленного режима. Я поцеловала его на матрасе, а позже, когда опять столкнулась с ним в коридоре, назвалась фальшивым именем Джозефина, которое шло мне значительно больше, чем Сара. Оно мне так нравилось, что меня совсем не задело, когда он обозвал меня динамой. Ну и что, звали ведь и похуже – сучкой и блядью, и даже тогда я знала, что все это неправда. Ничего не значащие слова. Я позабуду их, а не сживусь с ними настолько, что мне захочется вырезать их на своей коже. Джозефина, я дам тебе потрогать мой пистолет, предложил он.