Пастух своих коров - Гарри Гордон Страница 28

1.

Стенания черного быка были слышны во всех концах деревни. Жители всполошились, полагая, что Колькино стадо прорвалось через болото и напирает на их куртуазные участки, где пенилась столовая зелень, хлопал под ветром полиэтилен парников, подмигивал среди булыжников портулак.

Булыжники эти, парникового происхождения, добывались хозяйками на лугу. Женщины в резиновых перчатках подваживали ломиком валуны, вталкивали их, вздыхая, в тележки, бережно петляли между кочками. Труд этот был Сизифов — для полной красоты всегда не хватало одного камня.

Жители были временные, городские и потому старались на земле с особой лютостью, предпочитая, однако, цветы прозаической картошке, которой сажалось ровно столько, чтобы хватило на сезон. Первые полведра выкапывались на Петров день, а остатки добирали в сентябре, когда готовили к отъезду загорелых, обветренных и слегка озверевших стариков. На Покров оставались в деревне двое-трое доживающих местных да несколько картофелин на вспоротых вилами грядках.

Черный бык был один. В пятнистом березняке, возвышаясь над своим разномастным стадом, он почувствовал в горле спазм внезапного страха и отвращения, попытался протолкнуть его кратким мычанием, затем взревел и ринулся сквозь поляну в бурелом. Тёлки вспархивали у его ног, смотрели, отбежав, исподлобья и замирали. Бык натыкался на выворотни, взрывал землю, перепрыгивал через стволы, пружинящий ольховник лупил его по прямой спине. В деревню он вошел утомленный и печальный.

Светлая деревенская улица была пуста, с реки доносились детские и женские голоса. От неугомонной светотени рябило в глазах, бык прикрывал их жесткими, как рыбий хвост, ресницами, отяжелевшая голова моталась из стороны в сторону; он даже не заметил сиганувшего через забор профессора в шортах, хотелось лечь и забыться, но, едва он подгибал ноги, новый приступ страха заставлял его встряхиваться и даже поднимал на дыбы. Древняя, наскальная красота зверя мгновенно исчезала, едва он поднимался на задних ногах: ноги оказывались слабыми, кривыми и короткими, и весь он становился похожим на огромного ребенка-дауна. Так теряли свою красоту немногочисленные в Москве темнокожие, надевая советские пальтишки и меховые шапки.

Грянул внезапный ливень, набежали с реки возбужденные мокрые дети с запыхавшимися мамами. Наткнувшись на быка, они застыли, побледнели и попятились. Бык, пришедший в себя от воды и озона, раздул ноздри, заревел и побежал в сторону леса так быстро, что казалось, будто он размахивает руками.

Это незначительное событие обсуждалось тем же вечером в бане у Митяя.

— Жаль, меня сморило после обеда, — грустно сказал Митяй, — а то бы застрелил к чертям собачьим. Сначала быка, а потом и Кольку, если б стал возникать.

— Круто, — усмехнулся Шурик, известный телеведущий.

— Правильно, — одобрил Леша Благов. — Здесь же дети.

— Дети детьми, только разбудила меня Нинка, работница. «Митяй, — кричит, — телка повесилась!» Я спросонок на нее наорал — сдурела, говорю, — а она плачет и за руку тянет. Побежал, а телка, действительно, дернулась через забор с перепугу, веревка вокруг шеи захлестнулась, уж не знаю как, — лежит возле столба и хрипит… Насилу откачал.