Дочь - Джессика Дюрлахер Страница 28

Сабина назвала несколько фильмов, о которых я не слыхал.

— Почему ты больше не играешь? — спросил я.

— У меня не получается, — хихикнула она. Наконец-то первый смех, насмешливый Сабинин голос.

— Наверное, мне хотелось стать кем-то другим. Мне было интересно, но очень страшно. Боюсь, я создана не из голливудского теста. Мне поручали небольшие роли: немецких, шведских, польских теток. Жалких из-за жуткого акцента иностранок, чужих, несимпатичных.

— Не слушайте ее, — крикнул Сэм. — Она хорошо играла, просто роли для тех, кто говорит по-английски с акцентом, не часто попадаются. Чтобы чего-то добиться в этом бизнесе, нужно безумное желание и невероятное везение. — И добавил: — Она не очень хотела. Я хотел. Но, должен признать, как продюсер она лучше. И очень хорошо фотографирует. То, что ей нравится делать, она всегда делает хорошо.

И они, переглянувшись, засмеялись.

А я похолодел. Что еще она делала хорошо?

— Ты женат? — спросил я.

Сразу стало тихо, и я растерялся от собственной бестактности.

— Конечно. Уже сорок лет, — сказал Сэм, не глядя на меня.

Сабина напряженно смотрела перед собой. Или мне это почудилось? Кажется, я уже ни на что не мог смотреть нормально. Я вежливо кивнул.

— Просто невероятно, что я вас тут встретил, — заговорил Сэм. — Я уже несколько лет работаю над своими воспоминаниями о киноиндустрии, — да, Сабина? — но я бы хотел сперва издать их в Голландии. Вроде дара стране, из которой уехал. Чтобы показать, чего я достиг. Возвращение долга. Вы ведь не находите это странным?

Его неожиданная серьезность вернула мои мысли в привычную профессиональную колею.

Но тогда хорошо бы получить и остальное его прошлое, подумал я. Войну. Воспоминания о Голландии.

И вдруг меня озарило: эта книга могла стать началом отличной серии! Рассказы о жизни людей, прославившихся после того, как убежали или эмигрировали из Голландии! Как тетя Юдит! Конечно!

— Давайте завтра все спокойно обсудим, — сказал я. Голос мой звучал хрипло, и я скалился, как идиот.

— Отличная идея, превосходно. Какой плодотворный обед!

Сабина улыбнулась мне. Может быть, она все-таки еще любит меня? Мне стало легче.

— Вы только за этим здесь? — спросил я Сэма. — Я думаю, ваши мемуары взял бы любой голландский издатель.

Оказалось, что в Берлине проходит ретроспективный показ его фильмов, он был приглашен туда как почетный гость, а Сабина должна была фотографировать на ярмарке, и они прилетели в Германию вместе.

Сэм тотчас же проявил чисто американскую деловитость: завтра днем, в пять, у него самолет в Лос-Анджелес; чтобы поговорить, надо встретиться утром. И мы сговорились о времени.

21

Я шел к машине рядом с Сабиной. Я не мог молчать.

— Можно тебя спросить, какое вы друг к другу имеете отношение?

— Сэм живет в Санта-Монике, а я в Палисадес. Неподалеку друг от друга, — уточнила она. — Мы давно знакомы.

Она улыбнулась.

Я буквально сходил с ума от желания узнать все о ее жизни, и читал в ее улыбке массу оправданий. Но что означал ее ответ?

Невозможно поверить, но, несмотря на годы разлуки, несмотря на смену нескольких профессий, о которых я ничего не знал, и несмотря на вызывающие тревогу отношения между ней и стариной Сэмом — несмотря на все это, ко мне возвратилось ощущение, что я знаю, о чем она думает. Я просто не мог позволить ей изображать из себя таинственную незнакомку. Она была рядом и казалась прежней. Все та же Сабина, глядя на которую я видел себя яснее, чем в любом зеркале, — хотя мы почти ничего друг другу не сказали.

Не помню только, чтобы она когда-либо была такой молчаливой. Меня это расстроило, но расспрашивать я не решался.

— Ты женат? — спросила она, и тут я впервые расслышал в ее речи легкий американский акцент.

— Женат? Нет. У меня была подруга, это тянулось несколько лет, но, к нашему общему облегчению, закончилось полгода назад.

Мне был отвратителен собственный тон бывалого мужика. Вдобавок это не было правдой. Иногда мне очень не хватало Лус. А она давно уже была счастлива с другим. Лус слишком многого хотела. Она хотела выйти замуж, нарожать детей, купить вместе со мной дом. Еще она хотела собаку, хорошо бы — фокстерьера.

Я говорил, что надо немного подождать. И ждал, а она продолжала возвращаться к этим разговорам. Стоило ей завестись, как у меня начинала невыносимо болеть голова, тело делалось тяжелым, а в мозгу возникал образ трясины, засасывающей меня, или бездонной пропасти, куда я лечу. Энергия покидала меня. Это было дурным знаком. Я чувствовал, что если жизнь пойдет по планам Лус, наступит конец всему. Тупик, перекрытый шлюз, заглохший мотор. Последний щелчок — и тишина. Когда Лус, после многих лет перебранки, ссор и разборок, ушла, плача и надеясь, что я ее верну, я понял вдруг, что просто выгнал ее своей пассивностью. Я ждал, я надеялся, что она уйдет, не сознавая этого.

И все-таки мне ее не хватало. Наверное, я очень привязчивый человек, как мой отец и все мои еврейские предки, и гораздо преданнее, чем хотелось бы.

— Надо же, я была уверена, что ты женат и у тебя дети, — сказала Сабина.

— Ты часто думаешь обо мне?

— Я говорю, что подумала так, когда снова тебя увидела. Господи, Макс.

— Я не против того, чтобы ты обо мне думала. Я даже надеюсь, что ты думаешь обо мне очень часто, что ты меня никогда не сможешь забыть. А теперь ты это сказала: я тоже думаю о тебе.

Она посмотрела на меня испуганно, как будто не ожидала, что я так скоро начну над ней подшучивать.

Мы не сразу услышали, что ее зовут. Сэм остановил такси и нетерпеливо махал ей рукою. Честно говоря, я обрадовался, что мне не придется их везти. Теперь, когда я познакомился с Сэмом, не так страшно было позволить Сабине уйти. Через него я всегда смогу ее разыскать.

Но Сабина подняла сжатую в кулачок руку к моему лицу и, испуганно оглядываясь на Сэма, прошептала:

— Позвони мне по этому номеру, не позже десяти утра. — Она опустила кулак и детским, неловким движением положила что-то мне на ладонь. — Иду-у-у! — крикнула она Сэму.

На моей ладони лежала записка, и я зажал ее в кулаке. Сабина рассеянно смотрела в сторону.

Я поклонился ей, Сэму, и в голове у меня вдруг стало ясно, как от глотка хорошего коньяку. Ладонь горела от прикосновения к ее руке, такой же теплой и маленькой, как когда-то. Она помахала мне на прощанье из черного «мерседеса», который я проводил лихорадочным взглядом; все случившееся казалось сказкой, приснившейся мне, — началом, к которому я вернулся.

22

Наступило утро — холодное и темное. В девять часов за тюлевыми шторами моего номера все еще царил полумрак.