Эта русская - Кингсли Эмис Страница 28

– Одного я не понимаю – как вы управляетесь в постели, – сказал Криспин.

– Хочешь верь, хочешь нет, но управляемся не хуже других, спасибо за заботу. Детали тебя интересуют?

– Нет, благодарю покорно. Я не это имел в виду. Это я знал и раньше, вернее, слышал от тебя. Что меня на самом деле интересует, это как ты, ты лично, умудряешься, как ты выражаешься, не хуже других управляться в постели с кем-либо типа Корделии, виноват, с Корделией, виноват, с кем-либо, кто разговаривает и ведет себя так, как Корделия ведет себя, когда она не в постели, если ты в состоянии уследить за ходом моей мысли.

Ричард уже проверил, причем многократно, что ни одна душа в баре теннисного клуба не прислушивается к их разговору, но теперь, прежде чем ответить, убедился еще раз.

– А тебе не кажется, что ты слишком торопишься с выводами? И, к слову, что по этому поводу говорил Годфри?

– Кстати, совершенно ни к чему растолковывать мне в очередной раз, как восхитительно и упоительно она выглядит, когда она в постели. Годфри всегда отмалчивался на эту тему. Казалось бы, уж с кем и говорить, как не с родным братом, но ему, похоже, со мной говорить было совсем тяжело. Я сильно подозреваю, что у них с Корделией постельные дела не больно-то ладились, но возможно, во мне просто бурлят братские чувства. А если я слишком тороплюсь с выводами, так исключительно с твоей подачи. Не подумай, что я жалуюсь, но я еще и подойти к тебе не успел, а уже услышал, как ты с настырностью коммивояжера вещаешь, как ужасно она себя вела. Не знай я тебя так хорошо, решил бы, что ты маленько перебрал.

– Извини, Криспин.

– Я же сказал, я не жалуюсь. Наоборот. Я первый раз слышу, чтобы ты заговорил о ней в таком тоне. Напоминает освежающий глоток дурного воздуха. Что-то явно случилось. Ладно, давай-ка вернемся к этому попозже, а пока немножко позанимаемся тем, ради чего сюда притащились. Кажется, наша очередь.

Они пошли на корт, однако через час с небольшим опять сидели на том же месте. Вернее, сидел Криспин, по-прежнему в теннисном костюме, а Ричард, как всегда, принимал душ и переодевался, повинуясь, по всей видимости, невнятному стремлению к независимости, – благодаря ему же он никогда сам не бронировал корт, хотя платил свою долю с педантичной аккуратностью. Развернув деловое обозрение из вчерашней «Таймс», Криспин уставился в него с напускным интересом, обезопасив себя тем самым от мимохожих зануд, которые время от времени забредали в «Роки» и которых Ричард никак не мог научиться вычислять раньше, чем за два метра. Некоторое время Криспин убил, пытаясь вообразить, каково заниматься любовью с Корделией, и гораздо большее – пытаясь об этом забыть.

Но вот появился Ричард, темные волосы еще влажные, выражение лица – вдумчивое, и вообще обычный для него вид человека, не вполне оправившегося от духовного кризиса.

– Боюсь, я сегодня был не в форме, – проговорил он скорбным голосом.

– Да брось ты, три – шесть против меня – твой обычный результат. А что там было потом? Ну, пропустил ты пару мячей.

– Потом было три – один в твою пользу. Подавал я неплохо и ошибок вроде бы никаких не наделал, но сам чувствовал, что луплю слишком рьяно. Не знаю отчего.

– Перестань говорить таким тоном, а то оглянуться не успеешь – угодишь на кладбище. Выпьешь чего-нибудь? Я лично собираюсь.

– Нет. Нет, спасибо. Впрочем, кока-колы выпью.

– Как знаешь.

Они сели у окна, выходившего на тренировочный корт. На корте находились маленький мальчик лет двадцати и средних лет тренер с подагрическим носом. В данный момент тренер не тренировал, а орудовал машинкой, напоминающей маленькую магазинную тележку. Машинка, по всей видимости, предназначалась для того, чтобы втягивать в себя использованные мячи. Вид тренера за этой работой навевал апатию.

– Дело в этой русской поэтессе, с которой я познакомился на днях, – вымолвил Ричард.

– Я так и думал. Расскажешь мне о ней?

Именно это Ричард и собирался сделать, и сделал.

– Дело не только в том, что она хороша собой – закончил он. – Она вообще очень славная, если ты понимаешь, о чем я.

– Может статься, понимаю лучше, чем ты сам. Если ты, дружище, наконец-то подумал про какую-то женщину, что она славная, – ну, теперь берегись. Особенно…

– Если ты женат на ком-то вроде Корделии. Правильно. Как бы оно ни было, возможно, именно из-за этой встречи я стал по-другому относиться к Корделии.

– А как именно по-другому? Можно уж я один раз вытяну из тебя это и больше не буду?

– Я стал ее ненавидеть. Знаешь, пожалуй, я все-таки выпью. Моя очередь заказывать. – Сделав это, он продолжал без всякой передышки: – Я не все время ее ненавижу, может быть, потом и вовсе перестану, но она надумала отвести Анну в «Хэрродз», и это меня пробрало. Подожди, не затыкай мне рот, Криспин. Нет, ты собирался сказать очередную высокоумную вещь – что, на твой взгляд, это достаточно безобидная выходка в свете того, на что Корделия способна в принципе, правда? А?

– Я…

– Люди вроде тебя считают, что я не замечаю, как она говорит, как превращает всех в мальчиков-девочек на побегушках, как вечно отключает отопление, но я все замечаю не хуже, а то и лучше вас. Просто, как правило, мне совершенно все равно. Но когда она пригрозила отвести Анну в «Хэрродз», я не выдержал. Если не в «Хэрродз», она придумает что-нибудь еще. И так до бесконечности. Я не могу, ни под каким видом, допустить, чтобы они познакомились.

– Ну и не допускай, старина. А теперь давай-ка вернемся к русской поэтессе. Как далеко у вас зашло – я, правда, не знаю, что именно?

– В смысле действий или слов, ничего не было, учти, мы знакомы всего два дня, и у нее много времени уходит на другие встречи.