Халтурщики - Том Рэкман Страница 28

На пути в раздевалку ее останавливает студент (наполовину китаец, наполовину американец) — один из слушателей. Он говорит, что его зовут Уинстон Чан, вытирает пот с лица, протирает очки и начинает скороговоркой перечислять свои академические успехи. Поскольку к сути он переходить не спешит, Кэтлин делает это за него: «Ясно, — перебивает она, — и, самое главное, могу ли я вас взять в газету? Вы сказали, что изучаете приматов, так, значит, вас, наверное, интересует работа в научном отделе, а у нас его нет. Если вы хотите стать репортером, то многим изданиям нужны люди, знающие разные языки. Вы владеете каким-либо азиатским языком?»

— Родители говорили со мной только по-английски.

— Жаль. Языки — это ключи к успеху. А может, вы, чисто случайно, безупречно владеете арабским?

— Нет, безупречно не владею.

— Значит, просто владеете? — спрашивает Кэтлин. Но у парня нет никаких шансов — ни опыта, ни знания языков, да вон он какой зашуганный. Надо избавиться от этого Уинстона Чана. — Слушайте, если вы захотите нам что-нибудь прислать — ну так, вдруг, — мы можем посмотреть. — Она быстро диктует электронную почту Мензиса и ныряет в раздевалку.

Когда Кэтлин направляется к выходу, кто-то дотрагивается до ее плеча. Она раздраженно поворачивается, ожидая снова увидеть Уинстона Чана. Но это не он.

Она ошеломленно делает шаг назад.

— О боже! — восклицает она. — Дарио.

Это Дарио де Монтерекки, итальянец, с которым она жила в Риме, когда ей было чуть за двадцать. В 1994 году она уехала в Вашингтон работать журналистом и бросила его. И вот он снова стоит перед ней — с сединой на висках, с мешками под глазами, его можно назвать симпатичным, но челюсть тяжеловата, и на лице написана апатичная покорность семейного человека.

— Прости, что я вот так подкрался, — говорит он, — я тебя напугал?

— Нет, чтобы меня напугать, надо постараться. Хотя ты застал меня врасплох. Господи, совсем не ожидала тебя встретить. Ты как?

— Хорошо, — отвечает он. — А ты сегодня отлично выступила. Я впечатлен. Ты что, уже уходишь?

— Да, к сожалению. Меня ждут в офисе, — объясняет она. — Кстати, прости, что не связалась с тобой, когда вернулась в Рим. Все так завертелось. Ты же знал, что я вернулась, да?

— Разумеется.

— От кого?

— Да просто услышал, ты же знаешь, Рим тесен.

— Так странно, я была с головой погружена в работу, а тут всплывает что-то из личного. Я ужасно растеряна, — признается Кэтлин. — Веришь, нет, но мне действительно жаль, что мне надо бежать.

— Даже пообедать не успеем?

— Я, увы, не обедаю. У нас первый выпуск через пару часов. Без меня там настанет конец света. А какие у тебя планы на вечер?

Дарио протягивает ей визитку.

— О нет! — восклицает она, глядя на карточку. — Слухи до меня, конечно, доходили. Но работать с Берлускони? Кошмар.

— Я освещаю деятельность его партии, а не его персону.

Кэтлин скептически вскидывает брови.

Дарио отвечает:

— Ну, я же всегда был за правых, помнишь.

— Да, да, знаю. Я помню твои предпочтения.

— Ну ладно, — говорит он, — не буду тебя задерживать. — Он целует ее в щеку. Она похлопывает его по спине. — Не надо меня утешать, — улыбается он, — я уже не переживаю.

Выйдя на улицу, Кэтлин ловит такси. Пока они несутся в центр, она смотрит на свой «блэкберри», вибрирующий от сообщений Мензиса: «Генерал Абизаид дает показания сенату по вопросу Ирака. Что нам писать? Прошу, позвони!» И Дарио, который засыпал и просыпался рядом с ней на протяжении целых шести лет, покидает ее мысли. Кэтлин ничего не может с этим поделать: у нее темперамент газетчика, а Дарио больше не на передовице. Ей интересно, где только люди берут время на размышления? Но у нее нет ни минуты даже на поиск ответа на этот вопрос.

Она проходится по всем отделам, раздавая рекомендации по поводу завтрашнего выпуска. При ее появлении прекращается болтовня, взгляды становятся робкими, народ начинает суетиться и звонить тем, кому давно было пора позвонить. Вечерняя летучка — просто фарс. Один за одним входят подозреваемые и рассаживаются за овальным столом. Кэтлин выслушивает их. Потом говорит. Говорит негромко — как всегда. Но в ее голосе звучат решимость и сокрушительная сила. Она дает указания к действию, заканчивая вопросом: «Все ясно?», и выходит из кабинета.

Ее основной союзник, единственный человек в офисе, которого она считает равным по интеллекту, это Герман Коэн. Вернувшись с собрания, Кэтлин обнаруживает его у себя в кабинете. В дверях она в шутку закрывает лицо, чтобы не видеть его, и входит, скрестив указательные пальцы обеих рук, словно защищаясь от вампира.

— Пожалуйста, только не это.

— Ты же знаешь, что ты этого хочешь, — говорит он и вручает ей распечатку свежего номера «Почему?», скорбного вестника замеченных в газете ошибок. — Дорогая, у тебя все хорошо? — интересуется он.

— Меня не было всего полдня, и офис за это время превратился в обезьянью вольеру.

— Ты начинаешь говорить, как я.

— А еще меня забросала письмами Бухгалтерия, — жалуется она, имея в виду финансового директора, Эбби Пиннолу. — Видимо, придется принести человеческие жертвы.

— Она хочет, чтобы бы мы сократили штат прямо сейчас?

— Похоже на то. Только не ясно, сколько человек.

— Техперсонал или из редакции?

— Посмотрим. А из редакции ты бы кого выбрал?

В начале его списка оказывается Руби Зага, корректор, которая славится тем, что вставляет ошибки в статьи.

— Она что, прямо хуже всех? — интересуется Кэтлин.

— Я забыл, что Руби твоя подруга.

— Та еще подруга. А не можем мы Клинта Окли уволить?

— Дорогая, кто-то же должен делать «Загадки и шарады».

— Я скажу Бухгалтерии, что я подумаю насчет сокращения штата, если мне дадут денег на внештатника в Каире и на замену Ллойду в Париже.

— Молодец. Не сдавайся.

— Совершенно не понимаю, — продолжает она, — как Эбби может говорить, что корреспонденты в Каире и Париже — роскошь. Какая роскошь? Это необходимость. Роскошь в наши дни — это разговоры о том, что происходит в нашей газете. Я только и занимаюсь тем, что латаю прорехи. Это так угнетает.

— Научись делегировать.

— На кого?

— Что, прости?

— Кому, — исправляется Кэтлин. — Я думала, что делегировала тебе. Разве ты не должен мне помогать? — Она говорит серьезно, но вынуждена делать это в шутливой форме — он весомый человек в газете, и она не может рисковать их отношениями.

— Мне была делегирована ответственность за это, — он потрясает пакетом карамелек.