Записки одной курехи - Мария Ряховская Страница 28

– Какой Лева? – Унылая, давно не мытая девица выдохнула сигаретный дым в лицо Кате.

– Как – какой? Лев Яковлевич! Виолончелист! – беспомощно повторяла Катя.

– Не знаем. Лева-Джордж, что ли? Свет, почем щас корабль?

Катя отошла в ужасе. Девчонки думали, что она ищет какого-то продавца анаши по имени Лева!..

Эта Светка торговала значками с портретом Цоя. Я купила – пополнила свою коллекцию – навесила на себя, как на мишень, еще одну дыру. Огляделась вокруг: один пьяный хмырь лягнул другого, и тот, падая, повалил два стула. Грохот. Еще трое-четверо сидели по углам. Основная масса находилась в вялом брожении, но большинство застыло на своих местах – кто на корточках, кто стоя и сложив руки крестом, кто прислонившись к стене, как окаменевший, – и только выпусканием дыма обнаруживал свою жизнь.

На середину помещения вдруг выскочила девица, которая прежде сидела уронив голову в руки. Она была пьяная. Закричала:

– Нас десятки! Сотни! Тысячи! Двадцать моих знакомых девок умерли! Покончили с собой! Мы с утра до вечера сидим у минской стены Цоя! Мы уйдем! Если вы нас не остановите!

Никто не удивился. Очевидно, такие сцены здесь были привычны. Ее постарались удержать двое, но как-то опять-таки вяло. Она вырвалась из их рук и опять заорала, упав на грязный линолеум.

– Его вовлекли в наркотический бизнес! – кричала деваха. – А он не хотел! Его убили! Посадили в машину! Избитого! Полуживого! И завели ее! Им был не нужен свидетель! Я узнаю, кто это сделал! И зарежу Витиного убийцу!

Катя стояла посреди помещения растерянная. Вместо Левы, несущего в мир гармонию и свет, она явилась свидетелем еще одной распадающейся судьбы.

Я была пришибленная, как все последние дни, качалась от недосыпа и головокружения. Все виделось мне как будто бы через завесу портвейна, который я однажды попробовала по требованию жердяйского панка Лешки тринадцати лет, рэкетирского сынка. Голоса были приглушены, картинка смазана… В голове непрерывно крутилась кассета « На экране сказка-а с невесе-елым концом ».

– Убью первого! Кто подойдет под подозрение! – кричала девица из Белоруссии, заламывая руки.

Катя подошла к девице, попыталась ее поднять, что-то говорила ей. Но она и ее оттолкнула.

– Отвяжись ты!.. Нам терять нечего! Я писала в газеты, в Белту, в ЦК комсомола! Но комсомол глух к нашим просьбам! Просьбам разобраться! Я была у секретаря райкома комсомола! У помощника прокурора! Все молчат! Все повязаны! Сначала Чернобыль! Потом Цой! И это социализм? Помогите! Я себя советским чувствую заводом! Вырабатывающим счастье! Маяковский написал это и застрелился!

Я подошла к девице, обняла ее за шею, положила ее голову к себе на плечо. Она не отвергла меня, увидев в моих глазах свое отражение. Я никогда не боялась несчастья, беды, не чувствовала такой распространенной в обществе брезгливости по отношению к больным.

– Успокойся, – зашептала я, по опыту зная, что шепот может быть намного сильнее криков. – Я тоже приехала сюда в поисках истины. Я тоже приехала к нему. Мы будем вместе. Мы все узнаем рано или поздно.

Девчонка перестала кричать и зарыдала у меня на плече.

– Ты видишь, – обратилась она уже только ко мне. – Фадеев застрелился! В предсмертном письме рассказал: его заставляли переписывать образы юных молодогвардейцев! А академик Легасов? Он разрабатывал атомные реакторы! Он недавно ушел из жизни… Кто нам скажет правду обо всем этом? Только Цой! Поэтому его убили!

– Герла, эй, герла! – закричал рыжий из угла, обращаясь к Кате. – Тебе Левка Такеля, что ли?

Катя вмиг была возле него.

– Он вроде сейчас в Ротонду поехал. Там один парень накололся и помирает совсем. Или какие-то дураки попилились… Точно не знаю. Короче, он там. Спасает.

Катя рванула в Ротонду, знаменитое хипповское место, и я устало потащилась за ней.

« А потом придет она-а, собирайся, скажет, пошли-и. Отдай земле-е те-ело. Ну а тело не допе-ело чуть-чу-у-уть, ну а телу недодали любви-и-и », – крутилось в моей голове. Мы пытались уговорить кричавшую девицу пойти с нами, чтоб она не оставалась одна, но она была решительна. Говорила, что должна начать расследование. Ее знакомые подмигнули мне: мол, не боись, отведем ее на квартиру.

Выходим из арки. На нас несется еще одна сумасшедшая девица. Эта металась зигзагами. И была похожа на жука-водомерку, какие у нас в деревне на заросшей полоскальне бегают. Растрепанная, в размазанной туши.

– Ты Витина фанатка? – безошибочно определила она.

Я кивнула.

– Витя не умер, я знаю. Мой парень знает того человека, кто видел эту девку! У которой мать имеет дачу под Тукумсом! Она видела, как его окружали. Кровавая гебня!.. Ты не верь! Он в психушке.

Она еще металась по двору, сообщая свою новость людям, которые, как ей казалось, могли быть Витиными фанатами. Потом скрылась куда-то.

Почти бежим по Рубенштейну.

– Боже мой! Пудингу надо сказать! – на ходу бормочет Катя. – Она сейчас в переходе у Гостиного. Забежим.

Я ною:

– Кать, не могу больше бежать, бок болит.

«Чертова дура. Совершенно сломала мой ритм. Как Витя был прав со своим немногословием и презрением к суете. Ну ладно, хоть на Ротонду посмотрю. Сбила она меня… О чем я? Ах да, приду к его матери и попрошу ее разрешить мне дожить возле нее…»

Метро «Гостиный Двор». Пудинга нет. Один-единственный тусовщик сидит в выбитой витрине – сам с собой тусуется.

– Ты не видел Пудинга? – спрашивает Катя.

Тот молча качает головой. От холода, видно, заснул, как лягушка.

По дороге в Ротонду Катя стонет:

– Ох! Пудингу лучше не говорить, что она Леву проглядела, а то отравится. Она так на него надеялась…

– Кто такой Лева? – наконец поинтересовалась я.

– …думала, он ей посоветует, стоит все-таки рожать или нет. И насчет веры хотела спросить, насчет кришнаитов. … Эх, кто Лева? – Катя замолчала, думая, как объяснить. – Тусовка – потеря жизни. Каждый держится за свой кайф. Но есть один человек – радость для всех! Он знает многое и он может сказать, как жить. Лев Такель. Играет на виолончели у Борисова. Давно хочу его найти. Года два назад мы с Пудингом, моей подругой, его искали. Заходили к нему домой.

Катино лицо выразило блаженство.

– Открыла его слепая мать. О-о, это святая женщина! Сказала, его нет дома.

Приехали. Ротонда точно такая, какую я видела в Эрмитаже, только с той разницей, что та была из малахита, а эта выкрашена зеленой краской. Винтовая железная лестница, уходящая далеко ввысь. Сидят на ступеньках. Поют, пьют, колются. До меня едва долетел один аккорд, и я тут же определяю: «Восьмиклассница-а-а».

– Ребята, вы не видели Леву?