Метеоры - Мишель Турнье Страница 28

— Я удивлюсь, если они зайдут так далеко, — возразил он. Потому что, видишь ли, здесь мы затрагиваем область религии. Пока евреи хранят верность Ветхому Завету, они ближе к третьему этапу духовной революции, куда я перешел только после второго, с которого начал и который единственный дает все шансы гомосексуальности.

Я попросил его объяснить подробнее, потому что мне показалось, что он собрал в нескольких словах целую теологическую систему. Ужин закончился. Мы покинули столовую часть и перешли в глубь комнаты, где в камине из известкового камня полыхал огонь. Я не смог сдержать гримасы.

— Опять огонь! А знаешь, я сегодня днем совершил настоящее сошествие в ад? Я посетил завод по сжиганию городских отбросов в Исси-ле-Мулино. Это Данте и Пиранезе одновременно!

Он заметил мне, пока мы устраивались, укладывая ноги на каминные подставки, что у огня есть множество личин, и ад, несомненно, является из них наименее убедительной.

— Огонь ассоциировался с адом только по аналогии с пыткой на костре, к которой приговаривала инквизиция еретиков и колдунов. До этого огонь был источником света и тепла, божественным символом, ощутимым присутствием Господа, явлением Святого Духа.

Произнеся эти последние слова, он задумался, устремив глаза на пламенную архитектуру, казалось жившую в очаге. Наконец он сказал, что если Христос — тело церкви, то Дух Святой — ее душа.

— Христос — тело церкви, но Дух Святой — ее душа. В течение всего моего детства и части юности я совершал самую распространенную на Западе ошибку: не шел дальше тела. Я был околдован Христом, нагим и измученным телом Распятого. Я день и ночь мечтал о неизъяснимой радости, которая озарила бы меня, если бы я лег, сам тоже нагой, на это тело и соединился бы с ним, как сделал Елисей с юношей сунамитом. Да, я любил Иисуса как любовник. Я искал в двух параллельных областях — в собственном теле и в христологии, — какого рода совокупление я мог бы с ним осуществить. Даже имя мое однажды просветило меня, и теперь я спрашиваю себя, не было ли то более ослепление, чем свет. Ты знаешь, что святой Фома, для того чтобы поверить в воскресение Христа, попросил разрешить ему вложить перста в раны святого тела. Естественно, в этом жесте следует видеть совершенно иное, чем тупой позитивизм человека, страстно привязанного к материальным и ощутимым доказательствам. На самом деле, этот эпизод означает совершенно противоположное. Фома не ограничивается поверхностным восприятием Христа. Он не верит своим глазам. Не больше он верит и рукам, когда они касаются щеки или ложатся на плечо Воскресшего. Ему нужен мистический опыт телесного причастия, проникновения своего тела в тело Возлюбленного. Отверстый бок, чья рана извергла не только кровь, но и бесцветную жидкость, названную водой, — и Фома требует, чтобы его пальцы, вслед за копьем солдата-римлянина, познали ее сокровенность.

Следуя за призраком имени моего святого покровителя, я долго был пленником загадки, которую не прояснил еще ни один толкователь. В Евангелии от св. Иоанна Фому называют Дидимом. Дидим, от греческого didymos, близнец. Но, если Священное Писание никогда не преминет указать на братские узы, связывающие то или иное действующее лицо, нигде и речи нет о брате-близнеце Фомы. Тщетно искал я alter ego этого непарного близнеца, который должен был, как мне казалось, находиться где-то совсем неподалеку, совершенно похожий на него и однако же неузнаваемый. Мало-помалу смелая мысль, безумная, но неопровержимая, утвердилась в моем уме: об этом брате-близнеце Фомы нигде не упоминалось потому, что он — сам Иисус. Фома, таким образом, — не лишенный пары брат-близнец, но Близнец абсолютный, пара которому должна найтись только в Господе.

По мере того как эта уверенность охватывала меня, мой внешний вид претерпевал изменения, которые замечали только те, кто меня окружал. Кто-то во мне больше не хотел быть только Фомой. Мне надо было стать еще сверх того Дидимом. Скоро внешность моя стала всех шокировать. Длинные волосы, светлая борода, но еще больше манера говорить, ходить, и особенно выражение исходившей от меня кротости, несмотря на угловатую худобу лица, являло кощунственное подражание, которое, однако, совсем не было намеренным. Мне сделали внушение. Считалось, что я безумно горд, и мои наставники, а также мои соученики по духовной семинарии не оставляли меня в покое, силясь вернуть меня к смирению. Дело окончательно испортилось, когда на мне появились первые признаки святых стигматов. Тогда я погрузился во мрак ночи.

Наставники обошлись со мной более чем мягко. Они проявили по отношению ко мне проницательность, которую невозможно полностью объяснить естественными причинами. Они приказали мне удалиться на то время, которое потребуется, в монастырь Параклит (Святого Духа Утешителя) около Ножана на Сене, того самого, который основал Абеляр и где он был погребен в 1142 году. Это обширный комплекс зданий романского стиля, построенных по образцу аббатства Клюни, на берегу реки с напевным именем Ардюсон. Настоятель, отец Теодор, был старик тонкий, как стекло, белый, как горностай, и прозрачной чистоты. Он принял меня как сына. Я узнал, что в лоне Католической церкви существует восточная тенденция, довольно близкая Православной церкви, и что Параклит — один из центров ее распространения. Рим, естественно, держит их на коротком поводке, ибо это течение должно остаться в рамках католицизма, но оберегает его, потому что признает значение византийского крыла, способного облегчить когда-нибудь сближение с нашими православными братьями. Годы, которые я провел в Параклите, сделали меня безусловным приверженцем людей, проповедующих словом своим, пером и личным примером — некую ориентацию, которая не что иное, как истина.

Когда я прибыл в Параклит, я был болен Христом. Но отец Теодор в первую очередь открыл мне, что речь идет об определенном типе болезни, примеры которой обнаруживаются и во внецерковных областях. Психиатрия и психоанализ описывают некоторые неврозы как более или менее окончательную фиксацию пациента на стадии эволюции, что нормально и даже необходимо, но должно быть преодолено на пути к другому состоянию, более близкому зрелости. Я буду говорить с тобой грубо, потому что ты мой брат, клинок, и еще потому, что ты чужд этих теологических споров. Я не сказал бы эти вещи так резко с кафедры или в богословских кругах. Христос должен быть преодолен. Большая ошибка христианского Запада состоит в слишком исключительной привязанности к личности, учению, даже к телу Христа. Мы грешим христоцентризмом и даже христомонизмом. Я, как никто другой, был готов воспринять эти рассуждения, потому что, как никто другой, погряз в этой ереси. Я сделал из себя Дидима, Абсолютного близнеца, находившего собственный образ — одновременно умиротворительный и прославляющий — только в лице Христа. Но Христос умер на кресте, изуродованный и отчаявшийся, и христоцентризм фатально оказывается религией страдания, агонии и смерти. Стоящая повсюду эмблема Христа, прикованного к кресту, есть видение ужаса, который мы переносим только благодаря притуплению чувств и умению отвлекаться, созданному привычкой. Но стоит только вообразить Христа, болтающегося на виселице, или с головой, зажатой перекладиной гильотины, чтобы внезапно осознать зловещее уродство распятия. Нужно принять тот факт, что Христос умер, потому что миссия его была выполнена, и эта миссия состояла в подготовке сошествия Святого Духа на людей. Конечно, есть Воскресение. Но на очень короткое время. В таком случае слова Иисуса недвусмысленны: «Вам лучше, чтобы я ушел, — говорит он опечаленным апостолам, — потому что, если я не уйду, Святой Дух Утешитель не сойдет к вам». Эти слова большинство католиков как будто не хотят понимать. И правда, они чреваты смыслом, может быть даже с избытком. Они означают, что Иисус — это второй Иоанн Предтеча. Как Креститель был лишь предтечею Иисуса, так Иисус сам был лишь предтечей Святого Духа. «Христос и Святой Дух — две руки Отца нашего», — сказал один восточный мудрец. Но эти две руки действуют последовательно, и вторая не может начать действовать, пока первая не завершит свое дело. И надо было прежде Слову воплотиться в плоть, чтобы потом мы смогли принять Святой Дух, или, как говорил святой Афанасий, Бог стал плотеносцем, чтобы человек стал духоносцем.