Кольт полковника Резерфорда - Люциус Шепард Страница 28

Дойдя до этого места в своих рассуждениях, полковник впервые задался вопросом: неужели он влюбился в Сьюзен и не это ли чувство стоит за его настойчивыми попытками вернуть себе ее расположение? Эта догадка сначала показалась ему нелепой, но чем дольше он размышлял, тем больше убеждался в ее справедливости. С некоторых пор он стал получать удовольствие, проявляя заботу о своей жене; так не это ли удовольствие (точнее, желание получать его и впредь) стало скрытой побудительной причиной его действий? Эта посылка породила настоящий шквал мыслей – он по-новому толковал события прошлого, переосмысливал прежние оценки и в результате кардинально изменил свой взгляд на ситуацию. Позднее он уже не мог во всех деталях восстановить ход собственных рассуждений. На начальном этапе он расценивал это как тактическую уловку, как некое философское упражнение, ведущее к заведомо ложным выводам; однако к тому времени, как процесс набрал обороты, он уже видел в нем не прихотливую игру ума, а результат серьезного психологического сдвига, вызванного эмоциональными потрясениями последних недель. Если еще совсем недавно полковник лишь подозревал у себя любовный недуг, то теперь он окончательно поверил, что дело обстоит именно так, и более того – что так оно обстояло всегда: его ухаживание и женитьба были этапами развития этой любви, хотя сам он тогда этого не сознавал, рассматривая приобретение красавицы-жены из хорошей семьи лишь как необходимый шаг, диктуемый логикой карьерного роста. Он был идиотом, самодовольным и бесчувственным ослом, и, тем не менее, Судьба к нему благоволила, сведя с той единственной женщиной, которая действительно могла составить его счастье. Подстегиваемый этими соображениями, полковник навязывал жене все новые подарки, не скупился на комплименты и ободряющие слова, демонстрируя неисчерпаемые запасы оптимизма и добродушия в противовес ее мрачной замкнутости. При всяком удобном и не очень удобном случае он говорил ей о своей любви – ответная реакция обычно колебалась между испугом и истерикой. Любовь – это великое чувство, которое он в своей глупости так долго игнорировал, – должна была стать спасением для них обоих. Именно это чувство помогало ему переносить частые уколы совести; именно оно поддерживало и в сотни раз усиливало его веру в правильность собственных действий; и, наконец, именно оно однажды вечером – спустя одиннадцать недель после убийства – помогло ему набраться мужества для посещения Сьюзен в ее спальне.

Итак, воодушевленный любовью, а также сознанием того, что проводимая им кампания существенно подорвала ее волю к сопротивлению, полковник в половине десятого вечера появился в спальне Сьюзен, одетый точно так же, как он был одет в день убийства: нижняя рубаха и брюки с подтяжками. В руке он держал кольт, предусмотрительно упрятанный в кобуру, чтобы она не подумала, будто он хочет причинить ей вред. Мягкий оранжевый свет исходил от лампы на ночном столике, абажур которой имел форму продолговатых стеклянных листьев, заключенных в свинцовый оклад; на постели поверх покрывала, за пологом москитной сетки, в зеленом шелковом халате лежала Сьюзен, погруженная в чтение. При виде полковника черты ее лица как будто начали расплываться; она слабым голосом сказала: «Нет» – и вновь уткнулась в книгу.

Невзирая на этот протест, полковник откинул сетку, присел на край постели и негромко, словно боясь ее потревожить, произнес: «Я хочу быть с тобой». Голос его дрожал от волнения. Сьюзен зажмурила глаза:

– Ради бога...

– Я больше так не могу, Сьюзен, – продолжил он. – Я люблю тебя, ты мне необходима.

Она изменила положение книги так, чтобы прикрыть ею свою грудь, и медленно покачала головой.

– Нам надо продвигаться вперед, – сказал он. – Я признаю, что был к тебе невнимателен...

– Невнимателен? – У нее вырвался судорожный смешок. – Ты полагаешь, что был невнимателен?

– Да, – сказал он. – Невнимание лежит в основе всего. Это оно, невнимание, породило... – ему потребовалось немалое усилие для того, чтобы выдавить из себя это слово как болезненное напоминание о прошлом, – жестокость. Да, я признаю, что поступал жестоко. Я долго не мог понять причину такого поведения, и только сейчас до меня дошло, что я тебя боялся.

Она посмотрела на него удивленно и недоверчиво: губы полуоткрыты, в голубых глазах странный блеск. У полковника сложилось впечатление, что она его не узнает или – на что он очень надеялся – видит его в новом, неожиданном для нее свете.

– Я всегда был чересчур сдержанным, – сказал он, опустив голову. – Я боялся... сближения, думал, ты перестанешь меня уважать, если не будешь видеть во мне Полковника Резерфорда. – Он произнес звание как имя собственное. – И еще я боялся, что, однажды выбравшись из этой оболочки, я уже не смогу в нее вернуться и потеряю уважение окружающих. – Он сжал руку в кулак и приложил его к своему виску. – Мне больно об этом думать. Как я мог так высоко ценить столь жалкое сокровище – чье-то там уважение? Сейчас оно для меня ничего не значит. Все, что мне нужно, – это твое прощение и твоя любовь.

При слове «любовь» удивленное выражение ее лица сменилось каменной маской.

– Я тебя ненавижу! – сказала она свирепым ведьмовским шепотом. – И как только ты смеешь подходить ко мне с такими речами?! О боже!

У полковника сдавило грудь, в глазах поплыли полосы тумана, но он взял себя в руки и сказал:

– Хорошо. Если ты меня ненавидишь... возьми. – Он вынул кольт из кобуры и положил его на постель. – Возьми и прикончи меня. Я больше так жить не могу.

Долгую минуту она с вожделением смотрела на кольт; потом подняла взгляд на полковника и снова перевела его на оружие.

– Бери, – сказал он.

Лицо Сьюзен дрогнуло, а затем исказилось гримасой ужаса, и полковник догадался, что она узнала в кольте тот самый пистолет, из которого был застрелен Карраскел.

– Ну же... – Он взял кольт и приставил его дулом к своей груди. – Тебе осталось только нажать на спуск, это совсем не трудно.

Пальцы ее правой руки, лежавшей на обложке книги, конвульсивно согнулись, и полковник с тревогой подумал, что она может и в самом деле принять его жертву; однако она не дотронулась до пистолета и резко отвернула голову, так что он не мог видеть ее лицо.

Он положил кольт на ночной столик, придвинулся и навис над нею, упершись правой рукой в постель рядом с ее талией.

– Надо как-то жить дальше, Сьюзен, – сказал он. – Это не может продолжаться вечно.

Он осторожно наклонился и поцеловал ее в шею. Она замерла. Все так же осторожно он отнял у нее книгу и переместил ее на столик. Он поцеловал ее в подбородок, уловив подавленный вздох, и распустил пояс шелкового халата. Она не отвечала на его поцелуи и прикосновения, но и не сопротивлялась, – на большее он пока и не рассчитывал. Медленно и нежно он побудил ее уступить, и когда он опустился на постель меж ее ног и почувствовал, как плоть ее подается под его напором, полковник испытал необычайное, ни с чем не сравнимое и до сего момента ни разу им не испытанное наслаждение.

* * *