Гигиена убийцы - Амели Нотомб Страница 28

— Ох, перестаньте, я больше не могу!

— Я вас очень хорошо понимаю. Когда печальная истина открывается слишком поздно, когда так внезапно настигает прозрение — это может повергнуть в шок. Хорошую встряску получила сегодня ваша матка! Бедная вы самочка! Несчастное создание, трусливо оставленное в живых негодяями-самцами! Поверьте, я вам искренне сочувствую.

— Господин Тах, вы — самый поразительный и самый занятный человек из всех, кого я знаю.

— Занятный? Я что-то не понял.

— Я вами восхищаюсь. Измыслить теорию, до такой степени бредовую и логичную одновременно, — это надо суметь. Я ведь сначала думала, что вы понесете чушь с позиций мужского шовинизма. Но я вас недооценивала. То, что вы сказали, чудовищно и в то же время до чего умно: надо просто-напросто истребить женщин, не так ли?

— Само собой. Если бы женщин не было на свете, все наконец-то устроилось бы к пользе и в интересах женщин.

— До чего же изобретательно! Как только никто раньше не додумался?

— Я полагаю, додумались гораздо раньше, только никому до меня не хватило мужества привести замысел в исполнение. Потому что идея-то носится в воздухе. Феминизм и антифеминизм — извечные напасти рода человеческого, а выход очевиден, прост как дважды два и логичен: ликвидировать женщин.

— Вы гений, господин Тах. Я в восхищении и счастлива, что познакомилась с вами.

— Хотите, я вас удивлю? Я тоже рад, что познакомился с вами.

— Вы шутите.

— Напротив, я вполне серьезен. Во-первых, вы восхищаетесь мной, каков я есть, а не каким вы меня воображаете, — это уже плюс. И потом, сознание того, что я смогу оказать вам большую услугу, греет меня.

— Какую услугу?

— Как это — какую? Теперь вы знаете, о чем идет речь.

— Правильно ли я поняла, что вы и меня намерены ликвидировать?

— Я начинаю думать, что вы этого достойны.

— Ваша похвала дорогого стоит, господин Тах, поверьте, я смущена, но…

— Действительно, вы вся зарделись.

— Но не утруждайте себя.

— Почему? Вы этого вполне заслуживаете. Вы много лучше, чем я думал о вас сначала. Мне ужасно хочется помочь вам умереть.

— Я тронута, но не стоит: мне бы не хотелось, чтобы у вас были из-за меня неприятности.

— Полноте, милая, я ничем не рискую: жить мне осталось полтора месяца.

— Я себе не прошу, если ваша посмертная слава пострадает из-за меня.

— Пострадает? Разве она может пострадать от доброго дела? Наоборот! Люди будут говорить: «Меньше чем за два месяца до своей кончины Претекстат Тах готов был протянуть руку помощи ближнему». Я стану примером для всего человечества.

— Господин Тах, человечество вас не поймет.

— Увы, боюсь, что вы опять правы. Но мне плевать на человечество и на славу. Признаюсь, мадемуазель, я вас так зауважал, что только ради вас одной мне захотелось сделать доброе дело просто так, бескорыстно.

— Мне кажется, вы меня переоцениваете.

— Я так не думаю.

— Опомнитесь, господин Тах, не вы ли называли меня уродиной, дурой, курицей и прочими нелестными словечками? А сам по себе тот факт, что я женщина, — разве он не роняет меня в ваших глазах окончательно и бесповоротно?

— В теории все, что вы говорите, верно. Но произошла странная вещь, мадемуазель: одной теории стало мало. Мне открылся иной аспект проблемы, и меня захлестнули чувства, каких я не испытывал вот уже шестьдесят шесть лет.

— Очнитесь, господин Тах, я — не Леопольдина.

— Да, вы — не она. И все же в вас есть что-то общее.

— Она была сказочно красива, а я, по вашему мнению, безобразна.

— Это, пожалуй, не совсем так. Ваше безобразие не лишено красоты. Временами вы просто красивы.

— Только временами.

— Это уже большое счастье, мадемуазель.

— Я, по вашему мнению, глупа, вы не можете меня уважать.

— Почему вы так стремитесь себя дискредитировать?

— По очень простой причине: не хочу умереть от руки лауреата Нобелевской премии по литературе.

Старика точно холодной водой окатили.

— Может быть, вы предпочли бы лауреата Нобелевской премии по химии? — спросил он ледяным голосом.

— Очень смешно. Я вообще не хочу насильственной смерти, будь то от руки Нобелевского лауреата или лавочника.

— Правильно ли я понял, что вы хотите оборвать свою жизнь собственноручно?

— Если бы я испытывала тягу к самоубийству, господин Тах, то давно бы это сделала.

— Как же. Думаете, это так просто?

— Ничего я не думаю, меня это не касается. Представьте себе, я вообще не хочу умирать.

— Вы шутите.

— Неужели для вас так непостижимо чье-то желание жить?

— Нет ничего похвальнее желания жить. Но вы-то ведь не живете, глупая вы курица! Не живете и никогда не будете! Разве вы не знаете, что девочки умирают с наступлением половой зрелости? Хуже того, они умирают, но остаются среди живых. Они расстаются с жизнью, но вместо того, чтобы отправиться в райские кущи смерти, приступают к спряжению пошлого и гнусного глагола и спрягают его без конца, во всех наклонениях и временах вплоть до плюсквамперфекта, — и ни одна не избегнет этой участи.

— Что же это за глагол?

— Что-то вроде «плодиться» в самом гадком смысле этого слова — или «овулировать», если угодно. Это ни жизнь, ни смерть, ни даже промежуточное состояние. Это именуется «уделом женщины» и никак иначе: видно, человек, с присущим ему криводушием, предпочел не включать в свой словарь подобную мерзость.

— Почему вы беретесь утверждать, будто знаете, что такое жизнь женщины?

— Не-жизнь женщины.

— Жизнь или не-жизнь, вы ничего не можете о ней знать.

— Да будет вам известно, мадемуазель, что писателю непостижимым образом открыт доступ в чужую жизнь. Им не нужно ни воспарять над землей, ни рыться в архивах, чтобы проникнуть во внутренний мир людей. Им достаточно взять лист бумаги и перо, чтобы прочесть и записать чьи угодно мысли.

— Скажите на милость! Думается мне, почтеннейший господин Тах, что эта система никуда не годится, если судить по несостоятельности ваших выводов.

— Идиотка. В чем вы хотете меня убедить? Вернее, в чем вы хотите убедить себя? Что вы счастливы? Всякому самовнушению есть предел. Очнитесь! Вы не счастливы, вы не живете.

— Вам-то откуда это знать?

— Переадресуйте этот вопрос себе. Откуда вам знать, живы вы или нет, счастливы или нет? Вы даже не знаете, что это такое — счастье. Если бы вы провели детство в земном раю, как я и Леопольдина…