Поезд сирот - Кристина Бейкер Кляйн Страница 28

Я киваю в ответ, хотя понимаю не до конца.

– Прекрасно. В Хемингфорде… вернее, на ферме за городом, есть одна семья; им нужна девочка примерно твоих лет. Отец, мать, четверо детей. Вильма и Джеральд Грот.

Я поворачиваюсь к миссис Бирн. Она смотрит в пустоту. Она никогда не проявляла доброты, но то, с какой легкостью она выгоняет меня за дверь, все же ошарашивает.

– Я вам больше не нужна?

Мистер Соренсон переводит глаза с нее на меня и обратно.

– Ситуация сложная.

Пока он говорит, миссис Бирн перемещается к окну. Отдергивает кружевную занавеску, смотрит на улицу, на молочно-белое небо.

– Ты, наверное, слышала, что времена сейчас непростые, – продолжает мистер Соренсон. – Не только для Бирнов, но и для многих других. Словом… их предприятие сильно пострадало.

Тут, внезапным движением, миссис Бирн роняет занавеску, крутанувшись к нам.

– Она жрет в три горла! – выкрикивает она. – Приходится запирать холодильник на замок. На нее не напасешься!

Закрывает лицо руками и бежит прочь – в коридор, вверх по лестнице; хлопает дверь на втором этаже.

Минуту длится молчание, а потом Фанни говорит:

– Постыдилась бы. Девочка-то – кожа да кости. – А потом добавляет: – Они даже в школу ей не давали ходить.

Мистер Соренсон прочищает горло.

– Что же, – говорит он. – Выходит, так будет лучше для всех. – Снова смотрит на меня. – Насколько мне известно, Гроты – симпатичные сельские жители.

– Четверо детей? – переспрашиваю я. – Зачем им еще?

– У меня сложилось впечатление… возможно, ошибочное, я пока не имел чести с ними познакомиться, все это, как ты понимаешь, с чужих слов, но, как мне представляется, миссис Грот ждет еще одного ребенка, и ей нужна помощница.

Я обдумываю услышанное. Вспоминаю Кармина, Мейзи. Вспоминаю, как близнецы сидят за нашим колченогим столом на Элизабет-стрит, терпеливо дожидаясь своей порции скобленого яблока. Представляю себе белый сельский домик с черными ставнями, за ним красный сарай, проволочную изгородь, загон с курицами. Все лучше, чем холодильник на замке и матрасик в коридоре.

– Когда они меня ждут?

– Я отвезу тебя прямо сейчас.

Мистер Соренсон говорит, что даст мне несколько минут, чтобы собраться, а сам возвращается к машине. Я вытягиваю из дальнего угла кладовки свой коричневый чемодан. Фанни стоит в дверях мастерской и смотрит, как я собираюсь. Я складываю три платья, которые сшила, – одно из них, из синего шамбре, еще не закончено, плюс свое платье из Общества помощи. Вслед за ними – два новых свитера и длинную юбку, потом две пары перчаток, подаренные Фанни. Уродское горчичное пальто я бы с удовольствием оставила, но Фанни говорит, что я об этом пожалею: на фермах ведь еще холоднее, чем здесь, в городе.

Все готово; мы возвращаемся в мастерскую, Фанни собирает ножницы, две катушки, черную и белую, подушечку для булавок, булавки, иголки в целлофановом пакетике. Добавляет к этому картонку с перламутровыми пуговками для недошитого платья. Заворачивает все это в марлю, я кладу в чемодан поверх остального.

– А вам за это не попадет? – спрашиваю я ее.

– Ф-фу! – отвечает Фанни. – С меня как с гуся вода.

С Бирнами я не прощаюсь. Мистер Бирн неизвестно где, миссис Бирн так и не спустилась. А вот Фанни обнимает меня и долго держит. Берет мое лицо в свои холодные ладошки.

– Ты славная девочка, Ниев, – говорит она. – Будут что другое говорить – не слушай.

Машина мистера Соренсона, темно-зеленый пикап «крайслер» стоит на подъездной дорожке сразу за «фордом». Мистер Соренсон открывает мне пассажирскую дверь, потом обходит машину. Внутри пахнет табаком и яблоками. Мистер Соренсон сдает назад и поворачивает влево, в обратную сторону от города – в этом направлении я еще не бывала. Мы едем по Элм-стрит до конца, поворачиваем на какую-то тихую улочку – дома здесь стоят подальше от тротуара, оказываемся на перекрестке и сворачиваем на длинную дорогу, которая вьется среди плоских полей.

Я смотрю на поля: блеклый лоскутный узор. Бурые коровы жмутся друг к другу, поднимают головы, смотрят вслед шумному автомобилю. Пасутся лошади. Вдалеке всякие сельскохозяйственные механизмы, они похожи на брошенные игрушки. Прямо перед нами расстилается горизонт, низкий и плоский, небо цветом как грязная вода. Черные птички пронзают его, будто пустившиеся вспять падучие звезды.

По дороге мне даже жалко мистера Соренсона. Я чувствую, как ему все это не по душе. Видимо, согласившись стать представителем Общества помощи детям, он и не подозревал, что заниматься придется вот таким. Он постоянно спрашивает, удобно ли мне, может, слишком жарко или слишком холодно. Узнав, что я почти ничего не знаю про Миннесоту, пускается в рассказы: что отдельным штатом она стала всего лет семьдесят назад, а теперь это один из двенадцати самых крупных. Название его происходит из языка индейцев дакота и означает «мутная вода». В штате тысячи озер, а в них какой только нет рыбы: зубатка, к примеру, сом, радужная форель, судак, окунь, щука. Истоки реки Миссисипи находятся в Миннесоте – я ведь это знаю? А эти поля – машет рукой в сторону окна – кормят всю страну. Вон, смотри, зерно – важнейший продукт экспорта; молотилку передают с фермы на ферму, а соседи собираются вместе, чтобы сметать снопы. Еще выращивают сахарную свеклу, кукурузу, горох. А вон те низенькие строения видишь? Там индюков разводят. Миннесота – крупнейший в стране производитель индюшатины. Не было бы без Миннесоты никакого Дня благодарения, это как пить дать. А уж об охоте лучше и вообще не говорить. Тут вам фазаны, перепела, рябчики, белохвостые олени – чего только нет. Прямо рай для охотника.

Я слушаю мистера Соренсона, вежливо киваю, но сосредоточиться мне трудно. Чувствую, как прячусь в какое-то укрытие глубоко внутри. Жалкое это детство, когда ты знаешь, что никто тебя не любит, никто о тебе не заботится, будто заглядываешь с улицы в чужие окна. Мне кажется, я лет на десять старше своего возраста. Я слишком многое знаю; слишком много перевидала людских пороков – отчаяния, эгоизма – и теперь отношусь к людям с опаской. Вот и учусь притворяться – улыбаться и кивать, изображать участие, которого на самом деле не испытываю. Учусь подлаживаться, выглядеть как все, хотя и надломлена изнутри.