Вообрази себе картину - Джозеф Хеллер Страница 28

В 1650 году, через два года после окончания Тридцатилетней войны, Голландия обладала самым большим в мире торговым флотом, а также мощным военным, вдвое превосходящим военные флоты Англии и Франции, вместе взятые. Еще через два года Голландия оказалась в блокаде.

14

Драка шла из-за денег.

Аристотель скучал.

Непосредственным поводом этой первой англо-голландской войны стал навигационный акт Кромвеля 1651 года, цель которого, вполне им достигнутая, состояла в том, чтобы запретить голландским судам заходить в порты Британии.

Законы такого рода часто приводят к войне.

В 432 году до Р. Х. Перикл провел закон, закрывший для мегарских судов порты афинской империи. В итоге разразилась война.

И война эта породила долгую череду событий, на протяжении которой Афины потерпели поражение; империя развалилась; Сократ и Асклепий предстали перед судом, были признаны виновными и казнены; Платон придумал свою философию и основал школу; Аристотель приехал в Афины в качестве ученика и удалился из них в качестве беженца, а впоследствии, в ходе еще одной войны, был написан в Амстердаме Рембрандтом размышляющим над бюстом Гомера, который был копией, и, как следствие всего сказанного, по завершении нескольких столетий опасных странствий перебрался в 1961 году — и уж это-то является фактом более чем достоверным — из галереи «Парк-Бернет», расположенной на углу Мэдисон авеню и Семьдесят седьмой стрит в городе, который теперь называется Нью-Йорком, в Музей искусств Метрополитен, что на углу Пятой авеню и Восемьдесят второй стрит, в аккурат перед тем как Джона Ф. Кеннеди застрелили в передышке между корейской и вьетнамской войнами и заменили его в качестве президента Соединенных Штатов на Линдона Б. Джонсона, который, наслушавшись советов внутреннего круга, состоявшего из образованных ослов, вышедших главным образом из Гарварда и прочих престижных университетов, наврал американскому народу и американскому Конгрессу и тайком и обманом втянул нацию в неприкрытую войну в Юго-Восточной Азии, которой нация выиграть не могла и не выиграла, причем упрямо придерживался этого пагубного курса, проявляя не меньше решимости, чем Перикл, ведший Афины по пагубному для них пути войны со Спартой.

— Мы воюем ради того, чтобы жить в мире, — заявил Линдон Джонсон, цитируя Аристотеля, который при этом смутился, и перефразируя Адольфа Гитлера.

Стремление некоторых людей к миру часто становится причиной войны.

В 1652 году Голландия потерпела поражение при Даунсе близ Фолкстона, что в Дуврском проливе, а Рембрандт получил от дона Антонио Руффо из Сицилии заказ на голландскую картину, изображающую философа. В 1653 году, когда «Аристотель» был почти завершен, а «Портрет Яна Сикса» едва начат, голландцы проиграли морские сражения под Портлендом и Норт-Форлендом в Ла-Манше, а затем были разбиты и на своей территории, на острове Тексел, расположенном при входе в голландский залив Зейдер-Зе. После этого английские корабли встали на якорь вдоль голландского берега и принялись прочесывать Северное море, перехватывая суда, пытавшиеся прорвать блокаду.

За морем, в Новом Амстердаме, перепуганные голландские колонисты выстроили в южной части Манхэттена стену, чтобы защититься от предположительных атак английских поселенцев, создав тем самым улицу Стены — Уолл-стрит.

И то сказать, разве не справедливо, что люди, первыми додумавшиеся до почтовой системы и информационных бюллетеней как аксессуаров бизнеса, создали эпоним и для финансового района, который находится теперь на этом самом месте.

— Как по-вашему, нам следует ожидать мятежей? — спросил человек, которого звали Ян Сикс.

Рембрандт спросил: с чего бы?

Сикс приобрел озадаченный вид.

Цены на зерно летят вверх, а селедки уже днем с огнем не сыщешь. Банки прогорают один за другим.

— Даже когда вы его закончите, — сказал Сикс, ткнув большим пальцем в сторону Аристотеля, — вам не удастся его отправить. Ни один баркас отсюда до Тексела не ходит. И ни одно судно не ходит с Тексела в Италию.

Аристотеля словно громом поразило. Он сразу стал молиться о мире.

— А я его уже закончил, — сказал Рембрандт. — Жду, когда подсохнет.

Аристотель чувствовал себя продрогшим и промокшим. Вынужденный целыми днями торчать, будто в тюрьме, в душной мастерской, в стране, чей облачный, промозглый климат внушал ему отвращение, он ждал и не мог дождаться окончания войны. Вон и глаза уже слезятся. Вид у него стал совсем удрученный, желтушный. Его , а не кого-то другого тошнило от запаха краски. И заняться было решительно нечем.

— Это будет трагедия, — почти беспечно сказал Рембрандт, — если мне придется остановиться теперь, когда я так хорошо работаю.

Он уже начал приискивать другой дом.

— И все же я предпочел бы продать мою коллекцию и остаться здесь.

— Еще большая трагедия будет, — сказал Ян Сикс, — если вы попробуете что-то продать, а никто не купит.

Трагедия? Аристотель с трудом сдержал презрительную усмешку. Какая же это трагедия? Разве они не знают, что трагедия есть подражание действию важному и законченному, имеющему определенный объем, при помощи речи, в каждой из своих частей различно украшенной; посредством действия, а не рассказа, совершающее, путем страдания и страха, очищение подобных аффектов? Здесь же речь идет не о трагедии, а о пафосе, который образуется не более чем обычными горестями жизни, без благотворных искуплений катарсиса, которые несет с собою, как он уже говорил, трагедия.

То есть это трагедия, но без счастливого конца.

Рембрандт ничего не сказал Яну Сиксу о заработке, который сулили новые картины. Или о том, что, помимо денег, так и не выплаченных за дом, он задолжал еще восемь тысяч гульденов и, строго говоря, еще двадцать Титусу — из средств, которые мальчику одиннадцать лет назад оставила мать. Насколько мог понять озадаченный Аристотель, из бесчисленных картин, расставленных по чердаку и прислоненных одна к другой, только относительно двух — «Аристотеля» и «Яна Сикса» — угнетаемый заботами домовладелец, художник и отец мог с уверенностью сказать, что за них ему заплатят. Ни та, ни другая закончены пока что не были, хоть и Аристотелю, и Яну Сиксу зачастую не удавалось понять, в какой еще доработке они нуждаются. Рембрандт бесконечно менял цвета и манеру работы кистью, возвращаясь к холстам, которые уже много раз отставлял как завершенные.

Его безразличие к времени могло хоть кого довести до отчаяния.

Аристотель, размышляющий над бюстом Гомера, как показали рентгеновские снимки, несколько раз был близок к тому, чтобы поскрести в затылке, однако Рембрандт ему этого не позволил и в конце концов заставил его протянуть руку и положить ладонь, как бы шапочкой, на голову Гомера, застыв в позе, знаменующей неизменную тягу к исследованию.

— Должен вам прямо сказать, моя картина мне нравится, — сказал Ян Сикс, часто теперь приходивший, чтобы попозировать для портрета, посмотреть, как работает живописец и поболтать.