Башни и сады Вавилона - Дмитрий Лекух Страница 28

Вроде вообще никаких совпадений в пропорциях, все слишком смешно и слишком безобразно.

А все равно это – ты.

Я, кстати, в этих комнатах всегда громче всех смеялся.

Просто, чтобы никто не видел, как мне страшно понимать, что вот это чмо в стекле – это тоже я.

Вот и тут похожая история.

Вроде – его жалею, а на самом деле о своей жизни бестолковой переживаю.

Ну а он – хорош, что уж тут говорить.

Даже передвигается уже как канатоходец-любитель.

Старательно балансируя на невидимой линии.

Хорошо еще, что в зрачках нет этого спокойного морфинового безумия.

А то б – вообще беда…

…Господи, думаю, бля.

За что же нас всех эта ебаная жизнь так переламывает-то?

В чем мы перед Тобой провинились?

Нет ответа…

…Вернее, – есть.

Вот только спрашивать об этом надо не Его.

А – себя…

…Протягиваю руку, забираю у Викентия флягу, трясу ее, собираясь сделать приличный глоток.

Но понимаю, что пока – не стоит.

Закуриваю.

Так лучше.

Алкоголь, конечно, – лекарство универсальное.

Помогает.

Пусть и не надолго.

Надолго эта дрянь, увы, уже давно не помогает, по крайней мере, мне лично.

Встряхиваю фляжку еще раз и возвращаю законному владельцу, который этому очень удивляется, но ничего не говорит.

А что ты хотел, доктор?

Мне сейчас это не нужно.

Я – очень устал.

– Так на чем, бишь, мы с тобой в прошлый раз остановились, мой добрый доктор?

Он ржет, отхлебывает из фляжки и тоже лезет в карман за сигаретами. Вместе с пачкой оттуда неожиданно выпадает знакомый прозрачный пакетик.

Ага.

Так вот почему вы сегодня, сэр, по вене-то не ширяетесь.

Решили кокаинчиком обойтись?

Ну что ж…

Наверное, это правильно.

У меня губы непроизвольно растягиваются в нехорошей ухмылке и он это, естественно, замечает.

– Ты извини, – смущается он, – у меня сегодня днем операция еще была. Нет, не самая длинная и тяжелая. Всего-то на всего два с половиной часа. Просто пациент умер. Прям, сука, на столе.

Я прячу взгляд в трещинах на потолке.

Какой я все-таки козел.

Просто без шансов.

Он тоскливо вздыхает.

– Нет, прямой моей вины никакой, просто у мужика сердце не выдержало, мы его предупреждали, что такое может произойти. Там работа кропотливая, только общий наркоз, естественно. А сердечко у дядьки слабое. Но он сам на операции настоял. Расписку написал, что, типа, предупреждали, хотя его и не просил никто о такой расписке. Говорил, что лучше сдохнуть, чем такими головными болями мучаться через два дня на третий. У него контузия тяжелая была, вроде как в Чечне. Не такая ерунда, как у тебя, извини. У тебя по сравнению с этим баловство одно. Жить с таким диагнозом можно долго, но неприятно. Мигрень мучает. Да какая, в принципе, разница, если и башню от головных болей сносит, и сердце слабенькое. Так что ситуация-то в принципе обыденная. А все одно херово. Вроде уж сколько работаю, а привыкнуть почему-то все равно ни фига не получается…

Стыдно-то как, ептыть…

Мне всегда стыдно почему-то, когда я о людях думаю хуже, чем они того заслуживают.

И – всегда плохо, когда наоборот…

Когда думаешь о человеке хорошо, а он тебя за это наказывает.

Вот так и болтаюсь всю свою сознательную жизнь между «плохо» и «стыдно». Пора бы уж, думаю, как-нибудь определиться, или в одну или в другую сторону.

А не получается ни фига.

– Это ты извини, – вздыхаю. – Засади себе по жирной в каждую ноздрю, старик, накати стакан поприличней. Да давай побеседуем о чем-то, сука, блядь, возвышенном и не пошлом…

Он смущенно протирает аккуратной малиновой бархоткой и без того идеально чистые стеклышки только что снятых круглых, «хиппановских» очков.

Я б такие, наверное, под угрозой расстрела носить отказался.

Честно.

Просто потому, что, как мне кажется, в них человек выглядит либо полным лузером, либо уж совсем конченым ботаном.

Персонажем из той категории действующих лиц, что вызывают даже не жалость, что само по себе унизительно.

А элементарную брезгливость.

Либо, что еще хуже, человек маскируется под наивного лузера, насквозь пропитанного идеалами, а на самом деле – холодная и расчетливая, упрямо прущая своим корыстным маршрутом продуманная и скрупулезная сволочь.

Все-таки неслучайно многие бывшие хиппи сделали себе совершенно нереальные состояния на этих самых идеалах, которые в наглую впаривали окружающим. Вместе с клешами, ЛСД, героином, гашишем и цветными гавайскими рубашками. Вместе с дисками «Битлз», «ленноновскими» очками, легендами об угарной Дженис Джоплин и амфетаминами.

Продолжая широко и радостно улыбаться, носить длинный хайр и протертые до дыр джинсы и рассказывать об идеалах «детей-цветов», ага-ага.

Мне почему-то так кажется, что на подобное способны только уж совсем исключительные подонки.

Предельной степени концентрации.

Такой, что еще немного и – кристаллы образуются.

Нет, я все понимаю, торговля идеалами – бизнес даже более рентабельный, чем наркотрафик.

Но всему же должен быть предел, в конце-то концов…

Даже если самое страшное уже давно случилось и Бог действительно умер, что-то или кто-то над нами все равно где-то должно оставаться, ведь правда?

Иначе – вообще кирдык…

…Что-то, блин, думаю, меня опять не туда понесло…

Викентий-то тут при чем, в этих моих абстрактных рассуждениях?

Абсолютно ни при чем.

Просто неконтролируемые ассоциации.

Накопившиеся усталость и боль.

Накопившиеся настолько, что их, как выясняется, даже пулей у меня из мозгов не вышибить.

Надо отдыхать…

…Он вздыхает, снова прикладывается к фляжке.

– Да хрен его знает, старик, смогу ли я сейчас о возвышенном? – говорит. – Мне, по идее, просто напиться надо. Размеренно, упорно и в лоскуты. С возвышенным это, согласись, как-то мало совместимо. Хотя и с дежурством по отделению тоже. А я все-таки профессионал. Вот и сдерживаю себя изъятым у тебя порошочком. Иллюзия это, конечно. Но пока вроде бы помогает…