Девочка и мальчик - Мортен Браск Страница 27

Я сам не понимаю, дышу ли я. Секунды проходят или часы. Совершенно новое для меня ощущение – я осознаю, что эти дети на самом деле существуют. Это притяжение, нечто очень отчетливо ощущаемое, нечто совсем, совсем ясное. Да, возможно, все дело в этой ясности. Которой прежде не было. И которая есть теперь. Осознание того, что это мои дети. Мальчик машет ручонками, я слышу издаваемые им звуки, его слабый протест. Он явно не хочет, чтобы медсестра его одевала.

22

Не видно, как она дышит. Кожа лица побледнела. На шее изгиб одного из локонов ее черных волос. Когда она была беременной, я часто ловил себя на мысли, что будет здорово, если дети унаследуют ее волосы.

В ней чувствуется необыкновенный покой, что-то от вечности, словно ей уже не суждено проснуться. Так спят статуи на крышке саркофага, в котором покоится королева.

Мне запретили ее будить. Операция – очень серьезное вмешательство в организм, она забрала у Майи много сил, и, чтобы поправиться, ей необходим покой. Ее умыли. На запястье надели браслет, на котором подписаны ее имя, возраст и группа крови.

Я сижу рядом с кроватью и жду, пока она проснется. Прямоугольники солнечного света на одеяле и на полу в смотровой. В одном из них моя тень, силуэт наклонившегося вперед человека.

Я встаю и подхожу к раковине, беру пластиковый стаканчик и подставляю его под струю воды. Ощущаю вес воды, возрастающую нестабильность тонких стенок стаканчика. Пью, у воды вкус холодного серебра, и в этот момент замечаю в коридоре женщину.

Это моя мама. Я знаю, что это она, но в женщине есть что-то, мешающее мне ее узнать. Я не могу связать фигуру за дверью с мамой, в женщине чувствуется пугливая настороженность косули, она колеблется. Смотрит на меня.

– Мама, – говорю я.

Сколько времени она уже вот так стоит? Как она нас нашла? Она боится. Я вижу, что женщина в коридоре едва держится. Она ничего не отвечает и не решается подойти ко мне.

– Входи, – говорю я.

Она не двигается с места.

– Ты можешь войти, – говорю я.

Я слышу, как говорю эти слова, голос звучит легко, легче, чем я ощущаю его. Она делает шаг ко мне, входит в палату, но останавливается, заметив на кровати Майю. Я подхожу к ней. Хочу на секунду ее обнять, но она не выпускает меня. Вся дрожит. Отпустив меня, делает шаг назад, пытается что-нибудь прочесть на моем лице.

– Они живы, – говорю я. – Хирурги сделали кесарево и достали их.

Мамины брови поднимаются.

– Господи, – шепчет она.

– Все прошло хорошо.

Мама достает из кармана салфетку и вытирает глаза. Она не в силах справиться с дрожью в руках.

– Отец рассказал мне только час назад, – говорит она. – Сообщил, что ты вчера звонил. Он не знал, как мне об этом сказать. Для него это большое потрясение.

– Где он?

– Внизу на парковке, в машине.

– В машине?

– Да. Он… да. Но он скоро поднимется сюда.

Мама подходит к кровати Майи.

– Как она?

– Ей дали после операции успокаивающее, а то она почти не спала.

Мамины глаза блестят, она прижимает ладонь к губам. Я хочу обнять ее, но знаю, что мама разрыдается, если я это сделаю. Я не могу ее поддержать. Не сейчас. Я пытаюсь говорить воодушевленно.

– Я присутствовал при операции. Видел, как они родились, – говорю я.

Когда мама успокаивается, мы выходим из смотровой и идем по коридору к лифтам. Неонатальное отделение находится этажом ниже. Мама нажимает кнопку вызова лифта. Ей не привыкать ездить в этой больнице на лифте. Ведь именно здесь она лежала в отделении для больных раком, в одном из соседних корпусов. Когда она оправилась настолько, что могла передвигаться по больнице, она ездила на лифтах. Не могла все время лежать. Я помню дни, когда я заходил в ее палату, находил кровать пустой, и у меня успевала проскочить мысль, что мама умерла. Но она не умерла, она вставала с кровати, ходила по больнице и беседовала с врачами и другими пациентами, и подруги навещали ее.

Двери одного из лифтов открываются, и появляется отец. Он не ожидал увидеть нас здесь и не знает, что ему делать. Я вижу это по тому, как он характерным образом слегка откидывает назад голову. Потом он подходит к нам и прижимает меня к груди. От его пальто пахнет весенним ветром и куревом. Он выпускает меня из объятий и моргает.

– Родились близнецы, – говорю я.

– Они родились?

– Да.

– И они…

– Да, они живы. Их достали, сделав кесарево. У Майи еще не прошел наркоз.

– Что говорят врачи?

Кожа под его глазами за стеклами очков стала влажной.

Инкубаторы с нашими близняшками стоят друг напротив друга. В открытой палате неонатального отделения еще четыре других инкубатора с детьми. К каждому присоединена аппаратура и мониторы.

Я подвожу родителей сперва к девочке. Она лежит, накрытая тоненьким одеяльцем. Медсестры надели на нее вязаный чепчик. К коже на груди и ножках присоединены электроды. В левой ручонке игла от капельницы. Девочка спит. Грудная клетка быстро поднимается и опускается в такт дыханию.

– Это наша малышка, – говорю я.

Голос изменяет мне на слове «малышка». Мама плачет.

– Она такая славная и красивая, – говорит мама.

Обнимает меня.

– Она славная.

Я показываю им сына. Он тоже спит. Я даю им время постоять и посмотреть на него. Они стоят, прижавшись друг к дружке, рядом с инкубатором. Отец сцепил руки за спиной. Я помню, что в такой позе он всегда стоял перед экспонатами в музеях, когда я был маленький. Однако сейчас у него другое выражение лица. Он плотно сжимает веки.

23

Улицы продувает несильным ветром, но я его не замечаю. Свет изменился, солнце не спешит покидать Блайдамсвай. Ранний апрельский вечер, люди сидят снаружи, на ступеньках лестниц, ведущих в парадные, на углах улиц, мужчины и женщины, дети. Я прохожу мимо них, слышу их. Слышу голоса. Кто-то случайно поддает ногой чью-то стеклянную пепельницу, поставленную рядом на асфальте. За столиком в кафе на Рюесгаде в одиночестве сидит женщина. Она замечает меня, когда я подхожу ближе, и продолжает на меня смотреть. В ее взгляде нет ничего изучающего, как нет и любопытства, и того равнодушия, с которым человек бросает случайный взгляд на незнакомца. Она смотрит на меня, как смотрят на человека, вдруг растянувшегося посреди улицы. Неужели этот отпечаток так заметен на моем лице? Проходя мимо нее, я пытаюсь выпрямить спину, но это требует слишком больших усилий.

Захожу в продуктовый магазинчик дальше по Рюесгаде. Я весь день ничего не ел и складываю в корзину фрукты, печенье и немного инжира. Подхожу к полкам с вином. Беру самую дорогую бутылку из тех, что у них есть.