Божьи дела - Семен Злотников Страница 27

Так случилось, я рано узнал, что мы смертны.

В младенчестве, помню, пытался представить, какой она будет, моя самая последняя минута в этом мире.

О, меня занимало буквально: и то, когда это случится,

и при каких обстоятельствах,

и каким к тому времени буду я сам,

и насколько отважен я буду,

и вообще, что я буду чувствовать и думать в то еще мое – и только мое! – решающее мгновение…

У людей, я читал, за мгновение до смерти перед мысленным взором проносится вся жизнь.

Стыдно признаться, но я считал это выдумкой, пусть и красивой.

Несомненно, сказывалось вульгарное атеистическое воспитание, полученное в семье.

Но мой скептицизм разом улетучился, едва до меня дошло, что жена хочет меня убить (бесконечно готов повторять: мой ангел, мой верный дружочек и любящая мама трех наших сладких деток!).

Как в немом черно-белом кино, я за доли секунды увидел всю свою жизнь – от момента рождения.

Показ целой жизни казался неспешным – а длился какие-то доли секунды.

Мне так и хотелось воскликнуть: и все?..

При других обстоятельствах я бы, скорее всего, примирился с неизбежностью и попытался принять свою кончину по возможности здраво и без суеты: если подумать, смертность на земле стопроцентная!

Но тут я собой не владел и на всех парусах несся, как пишут в романах, в открытое море безумия.

На этот раз, падая, я издал вопль, полный обид и упрека:

– Манана, за что?!

– Что-что?! – я услышал в ответ. – Что случилось, Акакий?!

– За что ты меня убиваешь?! – простонал я в отчаянии (в разгоряченном мозгу у меня между тем разворачивалась – ни больше ни меньше! – историческая сцена заклания Авраамом единственного сына Ицхака на горе Мориа!).

– Акакий, очнись, – попросила жена, – разбудишь детей!

Вспыхнул свет, и опять я не обнаружил в руке жены нашего огромного кухонного ножа с восточной инкрустацией.

И лицо не казалось чужим.

И глаза не пугали.

Напротив, дарили сочувствие…

– Приснилось-приснилось, – ласково успокаивала меня жена, нежно и бережно прижимая к груди, – забудь и не вспоминай!

Мужчина обреченно усмехается.

Легко говорить: забудь! – а как это сделать?..

Я предложил жене свет не гасить – против чего она, впрочем, не возражала.

Дождавшись, покуда она засопела (до рождения третьего сына она спала молча), я первым делом прокрался на кухню и проверил, на месте ли наш злополучный нож.

Если на месте, резонно рассудил я, значит, приснилось, и причин для волнения не существует; но если его там не окажется (о, я и думать боялся, что будет, если его там не окажется!)…

Не возьмусь передать словами то чувство радости, почти счастья, что я испытал, обнаружив нож в кухонном шкафу на верхней полке среди прочих ножей, вилок и ложек.

Я, как бы шутя, приставил его острием к груди.

В недобрых руках, отчего-то представилось мне, этот нож способен легко превратиться в орудие смерти.

Так то же в недобрых! – Я даже встряхнулся и легонько пошлепал себя по щекам в попытке отделаться от тени набежавшего сомнения.

Скорее инстинктивно, нежели осознанно, я не возвратил нож на привычное место в кухонном шкафу, а запрятал подальше, среди ненужного барахла на антресолях.

Вернувшись на цыпочках в спальню, я губами легко коснулся Мананиных губ и при свете торшера какое-то время наблюдал за тем, как она мило посапывает во сне и смешно надувает щечки с легким пушком.

Да как же такое залезло мне в голову? – искренне недоумевал я, с нежностью созерцая моего ангела.

Она меня любит, твердил я себе, и я ее очень люблю.

Я выключил свет.

Любовь есть добро, бормотал я себе в темноте, чтобы уснуть…

Обреченно покачивает головой.

В третий раз я, увы, не успел отреагировать должным образом и выжил, можно сказать, по чистой случайности: нож, как бывает, застрял у меня между ребер (чуть позже приятель-хирург по кличке Мясник, зашивая рану, авторитетно поздравил меня со вторым рождением!).

– Манана, за что? – опять в ужасе возопил я.

– О чем ты, Акакий? – сонно откликнулась Манана.

– Ты меня чуть того!.. – простонал я, корчась от боли на голом полу.

– Чуть – чего я тебя? – проворчала она. – Того – что?..

– Того – чуть! – повторил я в отчаянии (я воистину не находил слов для выражения случившегося!).

Она же еще притворяется, негодовал я, она же еще и лжет.

Наконец-то я знал, кто убийца, и нож, застрявший в левостороннем межреберном пространстве груди, служил тому неопровержимым доказательством.

«Ее руки по локоть в моей крови!» – подумал я с грустью.

И еще мне подумалось, что хорошо бы ее задержать до прибытия правоохранительных органов (буквально вчера, повторюсь, я бы сошел с ума от сочетания слов – Манана и правоохранительные органы!).

Правда, я колебался: подкрасться ли к ней в темноте и оглушить кулаком по голове (за неимением молотка!); или, может, не бить, а скрутить простынями; или встать на часах у двери и стоять, что бы ни было, насмерть…

С беспокойством поглядывает наверх и по сторонам.

Да-да-да, я вполне мог прибить свою любимую жену – не иначе как Ты тогда удержалменя от страшного преступления (и Ты же, должно быть, надоумил ее включить наш старинный торшер с голубовато-розовым абажуром!).

Увидев торчащий нож в моих ребрах и кровью забрызганную постель, моя бедная жена испуганно вскрикнула и лишилась чувств.

Я же, признаюсь, впервые даже не пошевелился, чтобы прийти ей на помощь: тупо сидел на полу и только бесстрастно присутствовал при обмороке любимой женщины.

«И это она мне клялась в вечной любви!» – думал я, равнодушно ее разглядывая.

«Так вот он, кровавый итог твоих клятв!» – неспешно и удрученно размышлял я.

И тут я (признаюсь, не сразу!) увидел, что руки Мананы чисты…

Буквально вопиет небесам:

Да, представь, на них не было крови!.. Не было крови совсем!.. Понимаешь – совсем, понимаешь?..

Молчит.

Несмотря на абсурд и разящую боль в области сердца, я все-таки поспешил на кухню и, скрипя зубами, полез на антресоли.

Невозможно представить (тем более объяснить!) факт, что нож находился на том самом месте, где я его и спрятал…