Вкус листьев коки - Карин Мюллер Страница 27

Вернувшись в Гуалакизу, я посмотрела фильм о работе настоящего саперного патруля. На солдатах не было защитных костюмов; не было у них и металлоискателей. В горной породе хребта Кондор, объяснили мне, содержится значительная концентрация природных металлов, и это мешает использованию высокотехнологичного оборудования. Изрезанный ландшафт и жара не позволяют носить защитную одежду и тяжелые ботинки. Солдаты надевают обычную форму и используют мачете, втыкая их в землю под углом, взрывая грязь и надеясь поддеть мины сбоку или снизу. Со стороны они выглядели как крестьяне, копающие картошку.

Дюваль показал мне два самых распространенных вида местных мин. Одни были маленькими и круглыми, не больше хоккейной шайбы. Они содержали восемьдесят граммов тринитротолуола и активировались таким образом: две половинки соединяли, пока те почти вплотную не прилегали друг к другу. Вторым типом была большая деревянная коробка, содержавшая двести граммов тротила. И снова я почувствовала гнев Дюваля – на этот раз он был нацелен на большую мину.

– Восемьдесят граммов взрывчатки, – сказал он, – способны повредить руку или ногу. Двести граммов отрывают ногу до самого бедра, повреждают бедренную артерию, и после этого не выживает почти никто.

Вот, значит, в чем дело. Лучше уж товарищ останется инвалидом, чем погибнет.

– Но знаешь, – продолжал он, – маленькие мины гораздо сильнее действуют на психику. Представь, что твой лучший друг наступает на мину и лишается части ноги. Он кричит, его кровь разбрызгана по твоему лицу. А ты должен вызвать вертолет, чтобы его эвакуировали. Весь патруль испытывает сильнейшее эмоциональное потрясение. Уход за раненым солдатом требует огромных сил, и когда впоследствии товарищи видят его с протезом, то это на всех действует просто уничтожающе.

Дюваль взвесил на руке большую мину.

– Ну, а если кто наступит на эту, – сказал он, – он просто умрет.

Все было готово к демонстрации. Человек передо мной уже вспотел в полном защитном облачении и ботинках с двухдюймовыми подошвами. Нам сообщили, что все мины на поле дезактивированы, чтобы Джон мог спокойно ходить среди них и снимать. Я смотрела, как сапер осторожно убирает листья, под которыми скрывается мина, и выкапывает ее дрожащими руками. Для солдат они казались слишком хорошими актерами. Мины передавали по цепочке с предельной осторожностью. В этот момент я увидела солдата, который сидел на корточках у края поля и пристально следил за шагами Джона. Что-то было не так.

– Они действующие? – спросила я солдата, когда тот передал следующую мину.

– Разумеется.

– Джон, мины действующие! Осторожно! – выкрикнула я. – Эй, Дюваль! Вы же сказали, что поле разминировано!

– Не хотел пугать вас! – крикнул он в ответ.

После третьего захода даже Дюваль вспотел. Мы собрали мины и повернули к дому. Солдаты нашли плоский участок и закопали одну из маленьких мин. Другой солдат подвесил тяжелый чурбан на узловатой веревке, и все побежали что есть сил. Взрыв был оглушительным, несмотря на то, что мы его ждали. Чурбан разлетелся, как кусок льда.

В ту ночь мне снилось, что я иду по полю прекрасных пурпурных орхидей. Я наклоняюсь, чтобы сорвать одну, и. растворяюсь в воздухе.

Наутро мы забрались в кабину очередного военного грузовика, чтобы осмотреть руины в тридцати милях от базы. Признаться, меня больше интересовал наш гид, чем сомнительная перспектива увидеть развалины инков. Как-никак у индейца из племени шуар было больше причин ненавидеть войну, чем у любого из нас.

Племя шуар обитало на ничейной земле между Эквадором и Перу. До войны они жили как одна большая семья, свободно перемещались от деревни к деревне, торговали солью и сигаретами, свиньями и цыплятами. Потом провели границу. Некоторые семьи потеряли связь с родственниками на последующие пятьдесят лет. В других районах последствия сказались подспудно. Перуанские шуары, выращивающие бананы, по-прежнему ходили через границу и продавали свой товар на рынках Эквадора – это было выгоднее. Субботние футбольные матчи проводились, как и раньше. Но потом, с приближением годовщины войны, напряжение усилилось. Торговля была приостановлена, а смешанные пары разъехались по своим семьям на несколько месяцев.

Тем, кто пошел в армию, было сложнее всего. Шуары сыграли в войне ключевую роль – они были лучшими разведчиками, лучше всех умели выживать в джунглях. Они были самыми преданными бойцами, и их боялись больше всего. Однако что происходило, когда шуар смотрел в прицел и видел на том конце своего брата в форме противника? Кому он был предан больше – своей стране или своему народу?

Наш проводник Морис был невысокого роста, смуглый и красивый. Его кожа цвета красного дерева и пятнистая форма под шкуру леопарда сливались с джунглями. Он не шел, а ступал, скользил, плыл по узким тропинкам, змеившимся сквозь непроходимые заросли. Его грудь была вдвое шире моей.

Его отец прорубил себе путь из Куэнки на юг сквозь двести миль тропического леса, чтобы построить будущее в тех самых малярийных джунглях, из-за которых испанские первооткрыватели отправились домой в мешках для трупов. Он построил дом, стал вождем племени, завел двух жен и вырастил семнадцать детей.

Когда мы, наконец, отыскали руины, те оказались заросшим кладбищем. Мы очистили могилы от спутанных лиан и сплели венки из цветов. Этим я заслужила приглашение к Морису на чай. Он жил в типичной деревне шуаров – хижины из корявых досок, дети с паучьими ножками и толстобокие морские свинки. У него была одна жена и пятеро детей. Мальчиков звали Эдисон и Джефферсон. Дверей в его хижине не было.

Когда мы сели, дочери Мориса достали чан с вареной маниокой и принялись делать из нее пюре. Старшая зачерпнула смесь пальцем и попробовала. Покатала туда-сюда во рту и выплюнула. Струйка перемешанного со слюной пюре приземлилась в чан. Младшая сестра последовала примеру старшей.

– Слюна, – пояснил Морис, – нужна для ферментации маниоки.

Это была женская работа – сидеть и помешивать пюре, заглатывая по чуть-чуть и выплевывая обратно. Затем чан накрывали и оставляли на день или два, засыпали сахар, пропускали через сито и угощали гостей. Вкус был, как у картофеля, удобренного лимонным соком, и слюной.

Выпив два стакана, я наглоталась достаточно слюны, чтобы переварить как минимум следующие три приема пищи. Мы вышли на улицу прогуляться. Хижины были разбросаны по долине и соединялись сетью тропинок шириной ровно в фут. Почти с каждого балкона свисала военная форма, а кое-где и несколько.

– Морис, – сказала я, – представь, что ты патрулируешь джунгли. Слышишь шум. Вскидываешь ружье. Смотришь в прицел и видишь другого шуара. Что ты будешь делать?

– Стрелять.

Эквадор и Перу дали шуарам гражданство лишь сорок лет назад.

Дюваль был непоколебим. Нам нельзя идти через горы Кондор к перуанской границе. Если мы хотим продолжить путешествие на юг, придется проехать десять часов на автобусе по Панамериканскому шоссе до Куэнки, пересесть на ночной автобус до Кито и сесть на самолет до Лимы, после чего долететь до Пьюры и на ночном автобусе доехать до Уанкабамбы – самой северной точки Перу, расположенной на тропе инков. Это притом, что Уанкабамбу было видно из нашего наблюдательного пункта.