Степени приближения. Непридуманные истории (сборник) - Яков Фрейдин Страница 27

Хотя в НИИ я получал куда меньшую зарплату, чем мои друзья из почтовых ящиков, жил более свободной жизнью (насколько можно было быть свободным в лагере, то есть в соц-лагере). Причём жизнью – более разнообразной и интересной. Медицинские приборы у властей поддержки не получали (для себя они за валюту покупали импортные), а потому наша лаборатория была бедна. Мы придумывали и строили разные приборы для медицины, детали для которых уворовывали наши друзья с почтовых ящиков. Мы вырабатывали в себе искусство решать сложные задачи минимальными средствами.

Я проводил увлекательные исследования с Розой Кулешовой, которая могла видеть кожей, и даже с Вольфом Мессингом, с которым я сдружился. Он, как Нострадамус, ещё в 1968 году мне предсказывал, что лет эдак через 10 лет я увижу дальние страны. Я ему, конечно, не верил, однако так и получилось.

Проработав в институте почти десять лет я понял – это потолок. Ничего нового уже не будет. Двигаться больше некуда. В городе другой интересной работы без допуска к секретам не было, а переехать в иной город не получалось: без прописки не дадут работу, а без работы не дадут прописку – чёртово колесо. После того, как я просидел много лет за одним и тем же лабораторным столом, я понял, что жизнь пройдёт и стол поменять не удастся. Потому надо попытаться поменять если не стол, то страну. Советскую власть я не любил, но в диссиденты идти не хотел – бодаться с дубом смысла не было: рога поломаешь, систему не изменишь, а жизнь пропадёт ни за грош.

Свердловск был почти закрытым городом, за границу мало кого пускали и мы стали подыскивать способы поменять нашу квартиру в какой-то более открытый город и там подавать заявление на эмиграцию. Стали копить деньги на случай долгого отказа и потери работы. Но вдруг мы услышали новость – по разным политическим причинам двери в Свердловске слегка приоткрыли и некоторые отказники стали получать разрешения на выезд по израильским вызовам. Мы решили рискнуть.

Художник Михаил Гробман из Израиля несколько раз посылал нам вызовы и с третьей попытки один вызов дошёл. В те годы подача заявления на эмиграцию автоматически означала осуждающее собрание сослуживцев, статьи с проклятьями в газетах и увольнение с работы. Этого удовольствия властям и боли родителям нам доставлять не хотелось. Поэтому первое, что мы сделали – сами уволились. Я – из института, Ирина – из оперного театра, где она работала в оркестре. Затем с немалым трудом мы собрали необходимые документы, отнесли их в ОВИР и стали ждать.

В какую страну ехать я поначалу не задумывался – не важно куда, важно откуда. Но тянуло во Францию, куда меня привлекали её кино, литература и живопись. Тяга та была совершенно наивная и даже беспочвенная, но по простоте душевной так я тогда думал и с жаром стал изучать французский язык.

* * *

Мы знали, что эмигрировать означало немножко умереть. Как в электрическом диоде, который проводит ток только в одном направлении, эмиграция была путём в одну сторону – разрыв и прощание навсегда с родственниками, друзьями, с прошлым – абсолютно со всем, что было. Вернуться когда-нибудь назад, даже в гости, было совершенно немыслимо. Мы это понимали и готовы были в той жизни умереть. Что мы могли с собой увезти? Почти ничего, кроме самого необходимого. И памяти. Всё ценное отбирали на таможне, да и не было у нас никаких ценностей. И тогда я подумал – остаётся память. Этого они отнять не смогут. Я увезу память о друзьях, родителях, городе где я вырос, где прошло детство и юные годы, где учился и работал.

Дом Ипатьева в Екатеринбурге, вид со двора (1977)

В свой НИИ я уже не ходил, свободного времени было много. Я взял фотоаппарат и стал снимать на память всё подряд. Я ходил по городу и снимал людей, улицы, здания, где я учился и где работал. Снимал роддом, где я родился и где 30 лет спустя родился мой сын, школу в которой учился, дом Ипатьева, где была убита семья последнего русского царя. Один мой приятель рассказал мне, что в двух часах от города есть прелестная старинная наклонная колокольня, совсем как в итальянской Пизе. Надо бы её тоже снять, подумал я и решил съездить в город Невьянск, где стояла эта башня – благо недалеко.

Колокольня в Невьянске

Июньским утром я собрался, положил в карман ключ от дома, деньги, взял небольшой спортивный мешок, сунул туда бутерброд с сыром, паспорт и фотоаппарат. Тут я вспомнил, что в аппарате нет плёнки. Промтоварные магазины открывались в 11 утра и ждать мне не хотелось. «Ничего, приеду в Невьянск и там куплю», подумал я и отправился на вокзал. Взял билет на электричку в обе стороны, сел в почти пустой вагон и приготовился к двухчасовой поездке. Поезд тронулся и покачиваясь покатил на север. Где-то через час он меня действительно укачал и под монотонный стук колёс в тёплом вагоне я разморился и задремал, прислонив голову к окну. Сколько я так дремал, не знаю. Вдруг почувствовал, что поезд останавливается и сквозь дрёму услышал голос машиниста из репродуктора: «Станция Невьянск».

Я протёр глаза, схватил свой мешок и выскочил из вагона на перрон. Поезд сразу тронулся и покатил дальше. Я стал озираться, и тут же понял свою ошибку – вышел на пол-часа раньше не на той станции. Это был не Невьянск, а Верх-Нейвинск. Звучит похоже, но не одно и то же. Платформа была пуста. У маленькой будки на щите кнопками приколото расписание поездов. Я поглядел и увидел, что следующая электричка на Невьянск будет только через два часа. «Вот влип!», подумал я. Но делать было нечего. Надо ждать. Я стал гулять взад-вперёд по деревянному грязноватому перрону. Недалеко справа виднелся посёлок, вероятно Верх-Нейвинск, а на противоположной стороне от путей на холме высились какие-то здания, трубы и вышки радиоантенн. Тут я вспомнил, что где-то здесь находится один из самых секретных почтовых ящиков, где обогащают уран для атомных бомб. Назывался он Свердловск-44 и я слыхал о нём от некоторых своих соучеников по институту, которых туда распределили на работу. Жили они там почти безвыездно, но в относительном комфорте, в приличных квартирах, с куда лучшим, чем мы в «открытом» городе, с набжением продуктами и вещами. «Впрочем, – подумал я, – мне-то какое дело до этой золотой клетки? Дождусь свою электричку и поеду дальше. Ждать надо было ещё долго и я решил, чтобы не терять зря времени, сходить в посёлок – должен же там быть какой-то магазин, где можно купить фотоплёнку. Так я и сделал, спустился с платформы и по пыльной дороге отправился в Верх-Нейвинск.

Сначала я шёл вдоль берега большого пруда, а затем мимо заросшего бурьяном огорода, где у оврага на бревне сидел белобрысый парень в кепке набекрень и пас козу. Коза грустно на меня посмотрела и отвернулась. Может знала чего? Парень жевал травинку и целился носом в синее небо. День шёл к полудню, солнце над головой набирало летнюю силу, щебетали весёлые пичужки, жужжали шмели, воздух был налит травяным ароматом и настроение у меня поднялось. По мостику перешёл через узкую речушку и вскоре дошёл до посёлка. У проходившей мимо молодухи в косынке и с ребёнком, завернутым в тёплое одеяло, я спросил, где тут промтоварный магазин. Она показала ре бёнком в конец улицы. «В такую жару и так кутает малыша», – подумал я и направился к магазину. Повезло – фотоплёнку там продавали. Я купил коробок и отправился обратно на станцию, мимо той же молодухи с ребёнком, присевшей у магазина на лавочке, а потом мимо козы у оврага, что пасла парня в кепке набекрень.