Желание - Ричард Флэнаган Страница 27

МАТИННА.

Леди Джейн порадовалась, прочитав это письмо.

– Мы поступили мудро, – рассказывала она в беседе с миссис Лорд, простоватой вульгарной женщиной, про которую говорили, будто та использовала свои прелести, чтобы женить на себе самого важного свободного поселенца. – Мы исключили пагубное влияние ее умирающей расы и предоставили ей все возможности современного образования, какие только существуют в Англии. И мы уже получаем удивительные результаты, – прибавила она, не удержавшись, чтобы не похвалиться.

Но Таутерер не пришел к Матинне и даже не ответил – ни после первого, ни даже после третьего письма. И страсть Матинны к «царапалкам» начала угасать. Одновременно она вспоминала, как сильно болят ноги. А потом, когда обнаружила свои письма под черепом в деревянной коробке из светлого дерева, она почувствовала… нет, не боль обманутого человека – ведь в ней не было заложено такое чувство. В ней просто поселилась печаль несбывшейся мечты. И она поняла, что, когда ты пишешь или читаешь, это не волшебство, происходящее само по себе без участия людей, а просто часть их самих.

После этого уроки вдовы Мунро или ее побои плетью девочка воспринимала просто как явление природы: если тебя застала гроза, нужно стараться не пострадать и избежать боли. Также телесные наказания оставили в ней знания гораздо более темного порядка, которые врезались в память глубже, чем всякие грамматические правила и теологические догмы, от которых Матинна отстранялась все дальше и дальше. Ей больше не хотелось делать успехи в учебе. И в один прекрасный день она отложила в сторону учебник – дерево знаний оказалось пустым внутри, – скинула туфли и вышла на улицу.

Леди Джейн застала Матинну в саду, играющей с прирученным ею желто-зеленым какаду. Возможно, за это стоило бы наказать, но не сильно. Проступок девочки бледнел по сравнению с тем, что вытворила вдова Мунро: леди Джейн застала ее на кухне, распивающей подслащенный джин в компании повара. При этом вдова позволила себе открыть рот и грязно выругаться в присутствии хозяйки.

Начали искать другого наставника для Матинны. Несколько человек попробовали, но были выдворены прочь. Однажды губернаторской чете испортил настроение на целый день некий Джозеф Пинквид. Он приехал на грохочущей бричке, имевшей вместо сиденья плетеный стул, привязанный к этому весьма странному транспортному средству старыми веревками. На сиденье, вернее – на стуле, самым неимоверным образом удерживался Джозеф Пинквид. Он был толст, имел пышные рыжие бакенбарды и был обут в резиновые веллингтоны, которые казались ему велики на несколько размеров. Он покинул губернаторский дом после первых же занятий. Когда претендент взбирался на бричку, огромный веллингтоновский сапог слетел с его ноги, Пинквид ухватился за спинку стула, чтобы не упасть, и тот отвязался от транспортного средства. Когда старый стул с новым наставником тяжело грохнулись на землю, из пухлого ранца грубой кожи выкатилась серебряная тарелка с гербом Франклинов.

Потом был Карл Грольц, музыкант из Вены, чей педагогический талант сводился лишь к урокам игры на альте. Затем приехал луддит Питер Хэй, чье мышление «по Оуэну» и бесконечное жонглирование именами Сен-Симона и Фурье наводили на мысль, что интеллектуальные способности у него были нулевые. Все эти люди появлялись и быстро исчезали. На них и не стоило бы тратить эмоции, если б не тот факт, что проект леди Джейн уже воспринимался вандименским обществом если не с презрением, то по крайней мере с сарказмом. А миссис Лорд распускала слухи, будто леди Джейн просто хочет сделать из Матинны что-то вроде пажа.

– Это надо же, – возмущалась леди Джейн, сетуя мужу. – Они решили, что Матинна для нас не ребенок, а гибралтарская обезьянка, которую мы взяли, чтобы потешить свое самолюбие.

Отчаявшись найти что-то приличное тут на острове, леди Джейн через свою знакомую из Нового Южного Уэльса ^[31] выписала для Матинны наставника из Сиднея, который и прибыл сюда жарким мартовским утром, двумя месяцами позднее. Мистер Фрэнсис Лазаретто. Ростом под метр девяносто, костлявый и длинный. Худое лицо его обрамляла копна белых волос, жестких, словно щетина малярной кисти. Мистер Лазаретто был одет в пальто, которое когда-то и можно было бы назвать щегольским, но теперь имевшее затрапезный вид, как и сам хозяин, – к тому же в некоторых местах проглядывали заплатки из потертой фланели. Этот человек похоронного вида был настолько удручающ, что после первой же беседы с ним сэр Джон не выдержал и попросил принести себе стакан бренди – событие из ряда вон выходящее, и вовсе не из-за того, что время было утреннее.

– Бог мой, я бы даже не нанял его работать своей надгробной плитой, – вздохнул сэр Джон, опрокинув стакан одним махом.

Но леди Джейн напомнила ему, что на затерянном острове, где не бывает листопада, потому что деревья тут линяют посредством сбрасывания коры, где расхаживают птицы размером больше человеческого, на острове, в этой выгребной яме, где им препоручено совершить чудо парфюмерного преображения, – следовало бы довольствоваться той толикой хорошего, которая им сейчас предлагается.

– Если рука горшечника, вылепливающего для нас чашу, сорвалась и помяла глину, придется пить из кривой чаши, сохраняя при этом достоинство.

Не обремененная собственными детьми, леди Джейн выстроила целый свод неопровержимых правил о том, как следует воспитывать чужих детей. Фрэнсис Лазаретто, чему она была очень рада, стал для нее своего рода зеркалом, в котором отражалась она сама – во всей твердости своих взглядов, только с точностью да наоборот. А его угрюмый вид, как ей стало теперь понятно, был просто маской, за которой скрывалась столь неожиданная и страстная убежденность в собственной правоте.

Фрэнсис Лазаретто был несостоявшимся актером пантомимы, но флер гениальности и абсурда, присущий этому жанру, прилип к нему, словно пыльца. Он даже взял на себя смелость вступить в педагогический спор с леди Джейн, когда, схватив с полки томик Руссо «Эмиль, или О воспитании» и размахивая им перед носом хозяйки, заявил, что с такими идеями леди Джейн воспитает девушку совершенно неприспособленной к современному миру. Что ж, как бывший актер пользоваться реквизитом он умел мастерски.

Затем Лазаретто выкатил самый сильный аргумент в пользу современного образования, аргумент, который был похлеще размахивания хорошими книгами:

– Наше государство считает, что следует проводить определенное разграничение между мужчиной и женщиной. Последнюю надобно воспитывать в послушании, в то время как вы предлагаете абсурд – чтобы женщина стала как мужчина и полагалась на себя.

И хотя леди Джейн не была согласна с подобным разграничением, спорящий с ней Фрэнсис Лазаретто еще больше вырос в ее глазах. То, что в другом воспринималось бы как одержимость, в этом человеке просто завораживало.

– Но, мистер Лазаретто, вы не можете не согласиться, что на девяносто процентов мы такие, какие есть, только благодаря образованию и воспитанию.

Фрэнсис Лазаретто привез с собой фальшивое рекомендательное письмо от ректора колледжа Магдалины, достоверно свидетельствующее о том, что два года он провел в Оксфорде, изучая классические дисциплины. На самом же деле его образование сводилось к четырем годам зубрежки и бесконечным побоям в Йоркширской школе-пансионе весьма сомнительного достоинства. Поэтому он считал, что если чего и достиг, то лишь благодаря собственным усилиям. И соответственно, уж никак он не мог согласиться с тем, что сейчас сказала леди Джейн. Да и какой состоявшийся человек согласился бы с этим? Да, но какой состоявшийся человек, стремящийся завоевать расположение вышестоящей персоны, станет спорить больше, чем это необходимо для поддержания своей независимости и чувства собственного достоинства? Поэтому его ответом было: