Стыд - Виктор Строгальщиков Страница 27

Из дома вернулся Махит с черно-зеленой тряпочкой в одной руке и сумкою в другой. Дякин молча взял тряпочку и повязал ее на рукав лузгинского пуховика.

— Простите, в дом не приглашаю, — сказал Махит, протягивая сумку. — Ваш друг вас накормит. Полагаю, он вам объяснил…

— Объяснил. Я свободен?

— Безусловно, — ответил Махит. — И тем не менее я не сомневаюсь в вашей готовности до конца исполнить свой журналистский долг.

— В каком это смысле?

— Возвращайтесь сюда после завтрака. Часа вам хватит?

— Хватит, — ответил Дякин. — Давай, пошли.

— И побрейтесь, пожалуйста, — с мягкой улыбкой добавил Махит. — И вообще, приведите себя в должный вид.

— Идем, Володя, — Дякин тянул его за руку.

На пути к воротам Лузгин прошел мимо широкого, ровно сиявшего в утреннем сумраке окна и увидел за прозрачной занавеской плечи и головы плотно сидевших за столом мужчин, черноголовых или бритых; через стекло донесся рокот голосов, говоривших на чужом языке, и Лузгин понял, почему его туда не пригласили. За воротами у деревянного столба курил тот самый парень, что выпустил его из погреба, и с явной завистью смотрел на освещенное окно, со скуки щелкая скобой автоматного предохранителя.

— Аллах акбар, писатэл! — сказал парень и показал Лузгину маленький кулак.

— Воистину акбар, — ответил Дякин.

9

Наверное, раньше здесь был сельсовет, подумал Лузгин, глядя на одноэтажное, барачного типа грязно-белое здание с широким деревянным крыльцом посредине и низким разломанным заборчиком по сторонам от крыльца. На утоптанной до каменной твердости серой земле перед зданием ревел, дымил и дергался бронетранспортер со знакомым номером на скошенном борту. Люди с оружием, в куртках, телогрейках и армейских бушлатах без погон, стоявшие вокруг густым полукольцом, смеялись и перекрикивались гортанными голосами, а двое, молодой и старый, плясали, мелко семеня ногами, перед широким носом «бэтэра», отскакивая прочь при дерганьях машины. Подальше, у заборов, вторым полукольцом стояли деревенские, молча и с пустыми лицами. Башня «бэтэра» дрогнула, повела стволом справа налево, словно указывая тонким пальцем, и те, кто попадал в ее обзор, в смешливом ужасе пригибались к земле и закрывали головы руками. Мотор взревел, бабахнул дымом и заглох; из люка вылез и спрыгнул на землю крепкий невысокий мужик, оступился и припал на одно колено, коряво встал под взрывы хохота и принялся охлопывать штанину, отругиваясь и блестя глазами. Те, что плясали перед «бэтэром», теперь топтали землю перед ним; мужик сделал шаг вперед и пнул молодого танцора; из полукруга вышел человек и протянул мужику автомат. Налетел холодный ветряной залп, развеял облако моторного выхлопа, черно-зеленый флаг над зданием по-бельевому щелкнул и заполоскал, играя скрещенными белыми саблями. С худых деревьев в палисаднике косо полетели листья.

Лузгин и Дякин стояли в стороне, ближе к людям с автоматами, лицом к зданию под флагом, и Лузгин чувствовал пустоту за спиной и чужие взгляды на затылке. Его руки были заняты японской телекамерой, он поворачивал ее с боку на бок и щурился, читая без разбору мелкие английские надписи на разных частях корпуса.

— Что сейчас будет? — спросил Лузгин.

— Откуда я знаю, — ответил Дякин. — Митинг, наверное.

Телекамеру в руки Лузгину сунул деловитый Махит. Спросил, умеет ли Лузгин ею пользоваться, и Лузгин кивнул согласно, не раскрывая рта, потому что они с Дякиным за чаем выпили по кружке самогона, и в голове сейчас шумело и кружилось, но пальцы Лузгина на удивление ловко, словно бы сами по себе, управлялись с кнопками, и только глаз, когда Лузгин на пробу приникал к резиновой дужке видоискателя, туманился и видел все не в фокусе.

От нечего делать Лузгин поднял камеру к лицу, отжал до среднего плана рычажок трансфокатора и стал снимать медленную длинную панораму — от края сельсовета через крыльцо и флаг на корму и колеса застывшего «бэтэра», вдоль пятнистого корпуса с белыми номерами, по шевелящемуся строю людей с автоматами, и чем дальше он вел панораму, тем крупнее становились лица в кадре, и тут в видоискателе мелькнуло что-то темное, камера ударила его по скуле и брови, Лузгин пошатнулся и опустил аппарат. Перед его лицом махал руками и выкрикивал что-то опасное человек в бушлате и старой армейской шапке, и другой, что был рядом, отдернул его за воротник бушлата и длинно выругался, тыча пальцем в повязку на лузгинском рукаве и разбавляя свою гортанную тарабарщину частым поминанием «ООН». Человек в бушлате смотрел на Лузгина сумасшедшими глазами, потом вдруг оскалил зубы, забросил автомат с плеча на грудь и встал как перед фотоаппаратом.

— Героя сынымай, сабака! — крикнул он, заламывая по-джигитски шапку на бритой голове.

— Сам ты собака, — сказал, не подумав, Лузгин, и тот, второй, шагнул за спину бушлатнику, обхватил его руками и, словно борец, потянул на себя. Дякин сунул руку под локоть Лузгину и быстро потащил к крыльцу за широкую корму «бэтэра», еще пахнувшую по-городскому сладковатым моторным выхлопом.

— Не нарывайся, Вова, — сказал Дякин. — Глупо это.

— Знаю, что глупо, — ответил Лузгин. — А «бэтэр»-то целый. Может, бросили и отошли?

— Куда? — с усталой злостью посмотрел на него Дякин.

Лузгин сунул телекамеру под мышку и полез в карман за сигаретами.

— Не надо, — сказал Дякин. — Уже выходят.

Топоча по дереву крыльца тяжелыми подошвами, из дверей сельсовета уверенно и плотно повалили люди с автоматами, большинство в настоящих папахах, в натовского вида свежей униформе, и среди них Махит — в белой ладной кубанке, но видно было, что уже не главный: вжимая плечи, пропускал других, ища себе место по чину. И в самом центре этого потока Лузгин увидел три круглых непокрытых головы — две стриженных «под ноль» и одну с подобием прически. Сердце екнуло, он сделал шаг вперед, и камера упала. Он наклонился, цепляя пальцами выпуклую гладкую пластмассу, голову стукнуло и повело, а когда он сумел разогнуться и, моргая, разогнал перед глазами пелену, трое уже стояли возле «бэтэра», глядя себе под ноги — в одних хэбэшках, без ремней, с расстегнутыми воротами.

Дякин толкнул его в предплечье:

— Смотри, Махит зовет.

Над кубанкой призывно качалась рука; Лузгин показал в себя пальцем, Махит кивнул. Он стоял уже в первом ряду, и Лузгину пришлось протискиваться, показывая телекамеру в ответ на окрики и хмурые взгляды. У командирских спин толчея была плотнее, но Махит, заметив приближение Лузгина, просунул руку и буквально выдернул его в свободное пространство. Рядом с Махитом стоял невысокий мужчина лет тридцати, в кудрявой черной шапке, с полным широким лицом и властными до безразличия глазами. Махит что-то сказал ему на ухо, и человек взглянул на Лузгина, кивнул ему в знак разрешения, потом, поразмыслив секунду, протянул ладонь с оттопыренным большим пальцем.

— Аллах акбар, — сказал человек в черной шапке.