Ты + я - Надежда Нелидова Страница 27

По пятницам, с семи вечера до полуночи, фирма арендовала лучшую в городе сауну «У озера».

Что делают в предбаннике розовые, омытые чистым потом и водой нагие разморённые богини? Возлежат на полотенцах, томно постанывают, оглаживаются, обмахиваются, мажутся давлеными ягодами, пьют чай. И разговаривают, разговаривают – о рецептах красоты, о детях и мужчинах, ну и о любви, конечно.

Например: что не бывает в природе любви, а имеется влюблённость – а влюблённость есть разновидность острого помешательства. Что если и существует на свете любовь, то родительская – к ребёнку или сестринская, братская – родственная любовь. А между мужчиной и женщиной – это секс и ещё раз секс. Плюс привычка.

Говорили, что на самом деле любовь – это одна из утрированных, изощрённых разновидностей эгоизма. Любишь того, кто ТЕБЯ устраивает, ТЕБЕ нравится, ТОБОЮ выбран, ТЕБЯ удовлетворяет. Слышите: «тебя», «тебе», «тобой»? Любовь – это, прежде всего, яростная, исступленная, готовая на всё любовь к самому себе…

– Позвольте не согласиться, – вступила в разговор молодая начальница Ольга Алексеевна. На этот раз она впервые снизошла до поездки в сауну с коллективом. Она не то чтобы не была демократична, а просто умно выдерживала ту необходимую дистанцию, при которой подчинённые тебя уважают: то есть в меру недолюбливают.

Женский коллектив объективно оценил физическое сложение Ольги Алексеевны, прихлопнув-приглушив ладошками единогласное ревнивое «ах», когда она скинула одежды. Маленькая, по-мальчишески коротко стриженая голова на круто взметнувшейся мраморной шее, венчала зрелую фигуру, могуче, женственно, округло налившуюся в плечах, в груди, в бёдрах. То-то любит муж такую красоту…

Ольга Алексеевна за самоваром беседовала с главбухшей о делах фирмы, но, оказывается, всё это время прислушивалась к разговору. Обвела слушательниц мокрыми, смытыми от туши, подводки и теней, а потому особенно сияющими, лучистыми ясными глазами.

– Позвольте не согласиться насчёт любви между женщиной и мужчиной. Далеко ходить не надо: у нас служил Пётр Ильич, мелкая должность, последняя дверь в коридоре… Сейчас он на пенсии, мы его уже не застали. Его история мне хорошо известна.

Когда у 58-го умерла жена, на календаре было первое апреля. Он обзванивал знакомых, и ему не верили. Говорили: «Это что, чёрный юмор?» Или: «Нисколько не смешно». Или: «Ну и шуточки у тебя, Петя».

Жена Шурочка – проказница и затейница, острая на язычок, обожающая всяческие сюрпризы и розыгрыши – и умерла весёлым солнечным, в сладких потягушечках после зимы, днём. Необходимые процедуры и обряды взяло на себя ритуальное бюро «Ангел»: всё здоровые, угрюмые мужики с бандитскими рожами. 58-й безропотно, как ребёнок, подписывал небритым ангелам какие-то бумаги, отдавал деньги комком, не считая – и отдал бы в этот момент квартиру, если бы попросили: он ничего не чувствовал, будто вкололи анестетик.

В больнице, где работала Шурочка, требовалось получить справку. В вестибюле крикнули: «Куда с грязными ногами?!» – и он покорно бросил монетку в автомат, оттуда выстрелило пакетиком с тугими голубыми шариками, с надписью «сверхпрочные». Он их расколупал – получились бахилы, которые тут же и порвались. После больницы 58-й ещё полдня шуршал рваными нежно-голубыми пакетами по городу, пока кто-то сердобольный не указал ему на ноги. А также заметил, что дождь два часа как закончился и светит солнышко, так что не удобнее ли гражданину сложить низко опущенный зонтик?

58-ым его прозвали, с лёгкой Шурочкиной руки, в его 58-й день рождения. На работе он сидел в кабинете номер 58, жил в 58-й квартире и даже одежду носил 58-го размера.

Они странно смотрелись вместе. Неуклюжий 58-й вполне мог рекламировать известное средство (в животе шум и гам). А миниатюрной Шурочке очень подошло бы порхать и пританцовывать в рекламе биокефира для похудения.

Шурочка сразу посадила его на жёсткую диету. Иногда, не вытерпев мук голода, он крадучись пробирался на кухню и черпал из сахарницы песок, сколько удастся, сухо и звонко сыпля песчинками на стол. И, застигнутый врасплох на месте преступления с ложкой во рту, вздрагивал и застывал от негодующего Шурочкиного возгласа за спиной:

– Пётр Ильич, сию минуту извольте закрыть сахарницу и покинуть кухню!

Как-то обеденный перерыв выдался на двоих, что редко бывало (Шурочка работала подменной медсестрой). Ненасытный после сорокалетнего холостяцкого воздержания, 58-й сразу потащил её в постель… Потом Шурочка дурачилась, нацепила на него свои ярко-красные клипсы: «Ути какая у нас холёсенькая девочка!» Клипсы были итальянские, хороши прочными мягкими зажимами – ухо не чувствовало.

Потом оба вздремнули. 58-й встал первым. Тихо встал, стараясь не разбудить жену, в ванной, не глядя в зеркало, бросил в лицо несколько горстей воды, наскоро пожевал чего-то на кухне. И пошёл на работу, в кокетливых красных пластмассовых клипсах, это два квартала – дивясь, чего люди вскидывают глаза, понимающе переглядываются и подавляют улыбки. Как встретили на работе – опустим, из-за скудости и бледности красок в цензурном словарном арсенале.

Бутерброды, которые она собирала ему с собой на завтрак, всегда выкладывались забавной рожицей. На бледном сырном лице – глаза: вылупленные половинки крутого яйца. Нос – крупная сизая маслина, осклабленный ветчинный розовый рот. Даже чубчик сооружался из листиков зелени. Разворачивая завтрак, он улыбался и думал о Шурочке. Когда скобочки ветчинного рта оказывались скорбно опущенными вниз, он звонил жене. И слышал грустное: «Это потому что я без тебя скучаю».

58-й – тогда его ещё звали просто Петром Ильичом – женился поздно. Боялся женского пола, вообще не имел понятия, как с ним обращаться. При знакомстве мог ляпнуть, например, про возраст дамы. И когда жеманно спрашивали: «А сколько дадите?» – он или сильно завышал годы – и на него обижались, или безбожно занижал, так что ему не верили – и снова обижались.

К нему заглядывал на огонёк друг-женатик, пили пиво перед телевизором. Однажды он спросил: каково это, быть женатым? Что при этом человек ощущает, и вообще?

Как раз показывали цирк на льду. Дрессировщик выкатил наряженного в цилиндр и балетную пачку медведя, с нелепой бабочкой на шее и в наморднике, и кружил его за кольцо в носу, с откляченным задом, одурелого, ошарашенного, под хохот и улюлюканье зрителей. Друг бутылкой ткнул в дрессированного, осклизающегося на коньках мишку и мрачно изрёк: