Прощание с телом - Сергей Коровин Страница 27

Ну, во-первых, и так известно, что Жирный — свинья во всем, я с ним, слава богу, проработал несколько лет, и мое отвращение к нему не могли поколебать ни его гибель, ни косвенное участие его тени в наших безумствах, напротив, сии обстоятельства лишь усугубляли идиосинкразию. Я делал слабые попытки выразить несогласие с темой — хныкал, зевал и тому подобное, но она, лишь на некоторое время прерывая речь торопливыми репликами типа: «Помолчи уже, потерпи», немедленно возвращалась к изложению некой идеи, которую я все никак не мог раскумекать. Хотя, что терпеть? Больно мне еще не было. Да о чем тут говорить? Понятно, что вся деятельность этого недоноска — не что иное, как иллюстрации к Кырле-Мырле. «Птичка моя, грязные цифры с шестью нулями оскверняют наше брачное ложе!» — «Очнись, Лодейников! — сказала она. — Я рассказываю тебе не о бабках, а о своих дурных поступках. Я хочу настоящей близости с тобой, а это будет — когда между нами уже ничего нет, то есть ничего не мешает, то есть, когда мы непосредственно… вплотную… Я тебя вовсе не гружу, просто ты обязан знать обо мне все, потому что я была очень плохая. Ты слушай, тебе же русским языком объясняют: это я устроила так, что его зарезали!» — «Зарезали? Ты? Устроила? — давясь от смеха, выдавил я. — Кого?» — «Директора издательства „Аквариус“, твоего директора, нашего… и моего бывшего, кстати, никакого не любовника, а даже не знаю кого, Вениамина Глебова, которого вы называли Жирным, — спокойно уточнила она. — Заказала по интернету». — «Может, и Вышенского — тоже ты?» — с глубокой иронией осведомился я. «Да, — кивнула она, — заказала, но к нему исполнители опоздали, он сам помер, с моей подачи, и я положила бабки за его ликвидацию себе на счет — между прочим, пятнадцать тысяч зеленых. Вообще-то за ликвидацию положено двадцать, но пять я заплатила аванс, а аванс не возвращается».

«Зеленых», «аванс», «ликвидация»! Какой-то бред. «Но почему, с какой стати ты их „заказывала“?» — наконец не выдержал я, делая вид, что принимаю игру. Мне все никак было не дотумкать, где тут юмор? Или что? Я же уже не могу, как раньше, видеть ее со стороны — вот она, тут, рядом, даже ближе — там у меня, в середине, а говорит незнакомым голосом какие-то чужие слова о ком-то, кого называет «я». Что с ней?

«Ну, ладно. Давай еще раз. Значит так: мы приступили к реализации проекта „Чертовы вирши“ в прошлом году…» — «Кто это „мы“?» — чуть не закричал я. И вот тут мне сделалось больно, потому что не стало ни моей маленькой птички, ни ее шелковой ножки, ни этого пансионата, ни плоского мелкого моря, ни сосен на дюне — ничего, кроме гнусного кабинета Жирного с велотренажером и гигантским столом, уставленным всякими часовыми механизмами в нашей конторе на Петроградской, да его мерзкого логова на Петельной, заполненного гигантскими мягкими игрушками — зайцами, медведями, слонами чуть не в натуральную величину, зеркалами, журналами, дисками компьютерных игр. Да, скорее всего, бабки действительно были большие, потому что в конторе ни о каком проекте мы и слыхом не слыхали. Обычно такие делишки Жирный обтяпывал у себя на квартире, и хотя я у него числился не уборщицей, а вторым человеком, сие обстоятельство меня не коробило — это вопросы семейные, не литературные — какое мне дело? А никто и не скрывал, тот же Жирный, или его подручная Ирина Матвеевна, обращаясь к вашему покорному — главному редактору, постоянно подчеркивали определенную систему отношений: «Мы вас когда взяли на работу?», «Вы у нас отвечаете…» или что-нибудь в этом роде. Нет, разумеется, мне доводилось бывать в его апартаментах — сборища по случаю дня рождения, или нового года, или просто по пьяной лавочке, — но скажу, что пахло там скверно. И ее я там ни разу не видел. Он всегда принимал один, грудой восседал в лохматом звероподобном кресле, пил, жрал в три горла, не стесняясь пачкать соусом и заливать вином просторные, как правило, кремовые или оливковые, пиджачные пары, шелковые сорочки и галстуки бабочкой. В опьянении детское лицо Жирного, размером с пятнадцатидюймовый монитор, расплывалось еще шире. Кстати, в свои двадцать семь мальчик еще не брился. Я помню, с какими глазами он носился по двору, запуская в бурые новогодние тучи огни фейерверка (а он закупал пиротехнику чемоданами) — поджигая фитили, расставляя по сугробам пусковые установки, запрокидываясь, взвизгивая, хохоча, утирая сопли обожженными пальцами. Так вот, его поросячьи глазки сияли счастьем.

Да, как большой мальчик, очень крупный, но по ее описанию он был какой-то другой. Я, ей-богу, не могу вообразить, с какой рожей этот идиот просился к ней в постель. Просился! Представляете, бегемот — раза в три больше ее — подходит в необъятной розовой пижаме и гнусаво канючит чуть не со слезами: «Ну, можно я у тебя полежу? Ты читай, а я — на одну минуточку, можно?» Нет, конечно, никаким любовником он не был. Я в это почему-то сразу поверил. Она мне сказала, что он приблизительно раз в неделю уговаривал ее остаться на ночь, и ни разу не притронулся к ней под одеялом, просто просил ручку или утыкался куда-нибудь носом и сопел, и лежал, пока у него не вставал хуй. Если это как-нибудь случайно обнаруживалось, например, потому что он краснел, тогда бедняжка вскакивал и убегал к себе. «И вообще, — сказала она, — Вениамин был очень стеснительный. Даже ванну принимал в трусах. Я его как-то в шутку спросила: ты там у себя когда-нибудь моешь? — это когда он позвал намылить ему голову и потереть спинку, — хочешь, я тебе его помою? Господи, что было! Он меня выгнал, и мы не виделись две недели».

«Зачем мне это знать?» — спросил я, чувствуя, что меня начинает колотить. «Не перебивай, — сказала она, — я боюсь останавливаться, забуду». Короче, вот так продолжалось у них целый год. Иногда она заставала его с Вышенским, и они заставляли ее пить с ними. Но только до тех пор, пока она не говорила: «Все, тебе хватит, а то я тебя не пущу», и все прекращалось. Вышенского это жутко злило, он начинал хамить, типа: «Ага, ебаться пойдете. Ну-ка, расскажи, как он тебя ебет?» Жирный обычно никак не реагировал, и только, если Вышенский пытался хватать ее, молча отодвигал его руку. Вот тоже — гуманист! Да я на месте жирного недоноска просто выставил бы этому ублюдку его гнилые зубы. Впрочем, она сказала, что однажды он все-таки треснул Вышенского так, что тот вылетел из квартиры, но это, когда у них начался уже настоящий сумасшедший дом.

А все началось с того, что Вышенский откопал в сети грант какого-то левого фонда, про который никто никогда не слыхал. Там, по условиям, нужно было сделать русский перевод этих самых «Чертовых виршей» и выпустить книгу, причем бабки отпускались немереные. Жадный Жирный на это мигом клюнул и приказал подать заявку — это, собственно, ее работа, она ее сделала, хотя была мысль, что это какое-то стебалово: фонд неизвестный, бабки огромные — такого не бывает. И вдруг приходит ответ: вы выиграли. Ну, Жирный с Вышенским запили на неделю, делили неубитого медведя: «Ура, — орали, — мы выиграли!» Ну, выиграли они, скорей всего, потому что таких полоумных больше не нашлось, и понятно почему. Когда она по его распоряжению связалась с английскими праводержателями, то те ей прямо заявили, мол, вы думайте, что делаете: вас же всех перекокают. Тогда она принесла это письмо Жирному и посоветовала, пока не поздно, отказаться, потому что вдруг действительно кого-нибудь убьют. Но Жирный уперся, как баран, и ничего не хотел слушать. «Сантименты, — орал он. — Подумаешь, какие-то переводчики и редакторы! Кому они, в жопу, понадобились? Кто-то просто кидает понты. Да хоть бы и понадобились — пусть, — скандал будет на всю Европу! Ты врубись, это отличный пиаровский ход — у нас эту книжку будут с руками отрывать! Покупай права на любых условиях, мне бабки во как нужны, я давно хотел прибрать себе типографию!» Короче, она купила права, и Жирный маленько успокоился. И вдруг англичане показывают ей на сайте того же левого фонда другой грант — который буквально на днях появился, — на «санацию» петербургского предприятия, которое выпустит «Чертовы вирши», то есть нужно уничтожить тираж, а заодно и всех, кто принимал участие в этом проекте, и опять — бабки немереные. Что за сволочи придумали такую гнусь, можно только предполагать. Надо думать, что они выступали в качестве подрядчиков у тех одержимых, которые и вправду считали эти самые «Вирши» вредными, а их автора — достойным смертной кары, равно как и всех, кто ему потакает. Но это их дело и не нам судить. Все это в голове плохо укладывается, но пакостность замысла тех подрядчиков очевидна, и точный расчет — тоже: где, как не в наших издательских кабинетах, найдутся такие предатели, чтобы своих подставляли? А этому говнюку — хоть бы что! Вызывай редакторов, говорит, заключай договора, перевод пишется, уже четыре листа готовы, будем давать по главам, время — деньги. Тут, она сказала, не на шутку разозлилась и объявила, мол, раз так, то — чао, бамбино, у тебя от бабок крыша поехала, ты живых людей под топор ставишь, а я не хочу таким говном мараться, я ухожу, уволь, и всем расскажу, чтобы никому в городе и в голову не пришло с тобой связываться по этому проекту, чтобы никто к тебе и на сто шагов не подошел, вот тогда вы сами с Вышенским заключите с собой договоры, сами переведете, сами сделаете научную редактуру, сами литературную, сами отчитаетесь перед своими благодетелями, сами бабки поделите, а они вас за это пусть и кончат, лично вас, обоих, а не кого-то другого, вот это будет отличный пиаровский ход, просто супер! И пеняй на себя.