Планета Райад. Минута ненависти или 60 секунд счастья - Михаил Крикуненко Страница 27

Мужчины по очереди поднимают тяжелые осколки и с силой швыряют их обратно на землю, все больше возбуждаясь. Их можно понять. Я замечаю за заборами домов вооруженных людей. Поначалу там сновали мальчишки, перебегая от дома к дому. Чеченцы часто отправляют детей на «разведку». Затем стали появляться вооруженные автоматами взрослые. Особо не прячась, они переходят от столба к столбу, от дерева к дереву, наблюдая за нами. По побелевшим скулам Гусева понимаю, что он тоже заметил мужиков с оружием и даже наверняка делает на них «наезды» трансфокатором камеры, одновременно продолжая снимать все более распаляющуюся толпу. Я не знаю, боевики ли те, кто за нами наблюдают, или это вооружившиеся от мародеров крестьяне, или это сами мародеры, хотя для нас и то и другое может быть плохо. Подполковник со своими саперами наверняка снялся, да и не услышит тут никто, кричи не кричи. Пытаюсь успокоить мужчин, гневно размахивающих руками перед камерой. Про себя думаю, что они наблюдали, конечно, за взрывами домов, и это их тоже завело. Но раз позвали нас, вряд ли станут убивать или брать в заложники. Им надо, чтобы вышел материал. А коли цель у нас в этом отрезке времени одна, можно пока не бояться.

…Чеченка лежит на полу. Все готово к прощанию с ней перед погребением в соответствии с мусульманскими обычаями. Рядом на ковре сидят родственники, соседи и мальчик лет четырех, ее сын. Он совсем не плачет, только, не отрываясь, смотрит на мертвую мать. Ребенок будто не понимает, зачем весь этот страшный маскарад, почему тихонько воют тетки и вполголоса переговариваются мрачные мужчины. Погибшая — молодая совсем женщина, скорее, девушка лет двадцати пяти. Почти ровесница Ольги, отмечаю зачем-то про себя. Она не выглядит как покойница. Кажется, кровь еще не остыла в ее жилах и что вот-вот встанет она, так и не доиграв жуткую роль в ритуале, в конце которого ее должны завернуть в ковер, на котором она лежит, отнести на кладбище с торчащими пиками и похоронить до захода солнца.

Родственники девушки показывают дыру в стене, пробитую миной, борозды от осколков, рассказывают, как было дело, как начался обстрел и чем закончился — мина убила девушку, под сердцем которой жил еще один ребенок, а вот ее первенец — сидит рядом с убитой матерью. Я спросил о том, где муж погибшей. Ответили уклончиво. Возможно, он боевик и сейчас скрывается где-то в горах.

Спрашиваю разрешения снять покойную на камеру. Чеченцы, которые обычно оберегают своих мертвых от чужих глаз, не только не возражают, но и сами просят это сделать. Снимаем без крупных планов. Для сюжета достаточно.

Ольга с матерью живут на четвертом этаже самого ближнего к Ханкале дома. Его крыша больше других подходит для того, чтобы сбивать с нее вертолеты. Звонок в квартире не работает — нет электричества. Я постучал. За железной дверью шорох шагов, кто-то смотрит в глазок. На стене рядом с дверью мелом написано: «Здесь живут!». Наверное, для мародеров. Дверь открыла Ольга. Снова почему-то покраснела, как в первый раз, когда мы познакомились. К нам с Гусем вышла Ольга Ивановна, а за ней — вальяжная кошка Каська. На женщинах — короткие валенки, ватные штаны и стеганые жилетки поверх свитеров. Видимо, купили на рынке два одинаковых комплекта из того, что потеплее.

— Вот так мы и живем, — потирая озябшие руки и покашливая, говорит Ольга Ивановна и начинает «экскурсию» по квартире. Двери всех трех комнат закрыты, чтобы беречь тепло. На небольшой кухне — буржуйка. Примитивная конструкция, помогавшая выживать людям на многих войнах. Ей обогреваются, на ней готовят еду. Труба печки выведена в форточку. Сейчас в квартире немногим теплее, чем на улице. Хозяйки экономят дрова и уголь, сложенные в углу кухни в небольшие аккуратные кучки. Рядом — прозрачный пакет, в котором несколько мороженых картофелин и полвилка капусты.

Спальню женщины устроили в самой маленькой — бывшей Ольгиной комнате. Судя по закопченному окну, буржуйку перетаскивают сюда с кухни, чтобы прогреть комнату перед сном.

— Это гостиная и спальня, — кивает Ольга Ивановна на две закрытые комнаты, двери которых снизу подбиты тряпками, чтобы не дуло. — Мы их редко открываем.

Она все же приоткрыла дверь комнаты, которую назвала «гостиной». Комната оказалась угловой. В глухой стене, которая не имеет окон, зияет огромная дыра с рваными обуглившимися краями. Мебели в комнате нет — видимо, все было разрушено взрывом, а потом выброшено. Только полосы от осколков на обесцвеченных обоях да почерневшие потолок с паркетом. Видимо, после прямого попадания снаряда здесь был пожар. Подойдя к краю дыры, я увидел двор и хлопья снега, неторопливо опускающиеся на землю. Некоторые из них цепляются за рваный кирпич стены, и их заносит в комнату. В углу комнаты уже намело небольшой сугроб.

— Это ракета попала во время второго штурма Грозного, — пояснила Ольга Ивановна. — Мы с Ольгушкой прятались тогда в подвале вместе со всеми. Приходим домой — а тут стены нет, все в дыму и горит. Воду тогда уже отключили, бегали с ведрами к колонке, чтобы залить огонь. Спасибо, соседи помогли.

Вторая из закрытых комнат, бывшая спальня, оказалась, на удивление, нетронутой войной. Только стекла, выбитые взрывной волной, заменены на плотный полиэтилен, почти не пропускающий света. На стене фотографии: дед — филолог и бабушка — хирург под пальмой в Сочи. С ними маленькая кареглазая девочка с косичками, в васильковом сарафане — Ольга. И еще много фотографий, по которым можно проследить всю жизнь этой семьи. Фотографии, книги и некоторые вещи Ольга Ивановна вывезла из Москвы после смерти своих родителей, с которыми почти не общалась последние годы. Она воссоздала в этой комнате часть московской квартиры, как если бы ее родители жили с ними в Грозном или они с Ольгой никогда не уезжали из Москвы. И спальня стала чем-то вроде семейного музея. Ее муж-чеченец, с которым тогда еще были вместе, не возражал.

— Это наша дача, — Ольга показывает на фото, — дед посадил какую-то редкую яблоню, за саженцем которой долго охотился. Ты видишь — он абсолютно счастлив! — наконец-то она улыбается своей обычной улыбкой, от которой у меня где-то в груди начинают бегать мурашки. Кажется, она уже не стесняется ни валенок, ни стеганой жилетки, ни буржуйки, ни соседней комнаты, в которой снаряд высадил стену. В своей «домашней» одежде она кажется мне особенно трогательной.

Два старинных дубовых шкафа (мечта антиквара!) забиты книгами. На подоконнике стопки старых журналов с пожелтевшими страницами. Вдоль стены чернеет вытертым лаком пианино «Красный Октябрь». Ну конечно! Я был уверен, что увижу пианино. Рядом — старый комод, покрытый белой ажурной накидкой, на которой выставлены всякие безделушки. Когда-то такие были почти в каждой семье: балерина в стеклянном шаре, кремлевская башня с фрагментами стены на массивной подставке. Здесь же старомодные очки в открытых, потрескавшихся кожаных футлярах, какие-то записные книжки. На широкой тахте — плюшевые игрушки, девчачьи тетрадки с сердечками и блестками, стопки эскизов женской одежды, выполненные карандашом. При этом бросается в глаза идеальная чистота, в которой содержится комната.

— Это комната памяти, нашего счастливого прошлого, — говорит, пытаясь казаться веселой, Ольга, — все, как тогда, в той жизни. Бывает, заходим сюда с мамой, закрываем дверь поплотнее и сидим, перебираем фотографии, вспоминаем разные смешные случаи… Иногда на пианино играем по очереди. Особенно когда из Ханкалы пушки начинают стрелять или самолеты низко летают. Тогда не так страшно, если громко играть. Знаете, музыка может заглушать звуки выстрелов…