Только для голоса - Сюзанна Тамаро Страница 27

Когда ты тоже впервые по-настоящему полюбишь, то поймешь, сколь различными и смешными могут быть проявления этого чувства. Пока ты не влюблена, пока твое сердце свободно и ты не видишь вокруг мужчин, которые могли бы интересовать тебя, никто, ни один из них не удостоит тебя своим вниманием; но потом, когда ты увлечешься одним-единственным человеком и тебе будут совершенно безразличны все остальные, вот тут-то они и начнут тебя преследовать, сыпать комплименты и назойливо ухаживать. Это воздействие тех окошек, о которых я говорила раньше. Когда они открыты, тело ярко освещает душу, и душа точно так же освещает тело, словно два зеркала, отражающие друг друга. И вокруг тебя очень быстро возникает нечто вроде золотистого, мягкого сияния, и оно притягивает других мужчин, точно мед медведей. Аугусто не избежал такого воздействия, и мне тоже, хоть это и покажется тебе странным, было нетрудно оставаться с ним ласковой. Конечно, будь Аугусто не в такой мере человеком не от мира сего, будь он хоть чуточку более приземленным и похитрее, ему бы не составило труда понять, что произошло со мной. Впервые с тех пор, как мы были женаты, я вдруг оказалась благодарна его отвратительным насекомым.

Думала ли я об Эрнесто? Конечно. Практически ничего другого и не делала. Думать — это, однако, не точно сказано. Я не столько думала, сколько жила им, он существовал во мне, в каждом жесте, в каждой мысли мы были с ним единым существом. Расставаясь, мы договорились, что первой напишу я. Мы условились, что я найду какую-нибудь верную подругу и сообщу ее адрес, чтобы он мог посылать ей письма для меня.

Первое письмо я отправила в канун Дня усопших, и время, последовавшее затем, было самым ужасным за всю историю наших отношений. На расстоянии даже самая великая, самая абсолютная любовь не бывает лишена сомнений. Утром я внезапно открывала глаза, когда за окном было еще темно, и лежала недвижно и молча рядом с Аугусто. Это были единственные минуты, когда мне не приходилось скрывать свои подлинные чувства. Я перебирала в памяти те три недели, проведенные вместе. А что, если Эрнесто просто банальный соблазнитель, развлекающийся от скуки на этих водах с одинокими дамами?

Чем больше проходило времени, чем дольше не было от него ответа, тем решительнее мое подозрение переходило в уверенность. Ладно, говорила я себе, даже если все вышло именно так, даже если я вела себя как самая наивная из женщин, все равно это был неплохой и небесполезный опыт. Не позволь я себе влюбиться, состарилась бы и умерла, так и не изведав никогда, какие чувства может пережить женщина. Понимаешь, я словно пыталась предотвратить удар, выставляла руки вперед, чтобы смягчить его.

И отец, и Аугусто заметили, что у меня испортилось настроение. Я могла вспыхнуть из-за пустяка и, если кто-нибудь из них появлялся в комнате, тотчас уходила в другую: мне требовалось уединение. Я без конца перебирала в памяти те три недели, с волнением воспроизводя их минута за минутой, пытаясь отыскать хоть какой-нибудь признак, хоть какое-нибудь доказательство, которое подтолкнуло бы меня в ту или иную сторону. Сколько длилось мое мучение? Полтора месяца, почти два. За неделю до Рождества на адрес подруги, служившей нам посредником, пришло наконец письмо, пять страниц, исписанных крупным и легким почерком.

Ко мне вновь неожиданно вернулось хорошее настроение. Так, отвечая на письма и ожидая их, я и не заметила, как пролетела зима и наступила весна. Беспрестанная мысль об Эрнесто ускоряла для меня течение времени, все мои помыслы были устремлены вперед, в неопределенное будущее, к тому счастливому мигу, когда я вновь смогу увидеть его.

Содержание его письма окончательно уверило меня в чувствах, связывавших нас. Наша любовь была огромной, величайшей и, как все по-настоящему большие чувства, весьма далекой от будничных, повседневных событий. Может, тебе покажется странным, что длительная разлука не вызывала у нас особых страданий, и, пожалуй, было бы не совсем верно утверждать, будто мы вовсе не страдали из-за этого. И я, и Эрнесто несомненно переживали вынужденную разлуку, но волнение соединялось с другими чувствами, радость ожидаемой встречи как бы отодвигала страдание на второй план.

Мы были взрослые, семейные люди, мы знали, что ничего иного тут поделать нельзя. Возможно, случись такое в наши дни, и месяца бы не прошло, как я попросила бы у Аугусто развод, а Эрнесто — у своей жены, и еще до Рождества мы жили бы в одном доме. Лучше было бы? Не знаю. В сущности, я никак не могу отказаться от мысли, что легкость отношений опошляет любовь, превращает волнение страсти в быстро улетучивающуюся влюбленность. Знаешь, как бывает иной раз, когда, делая торт, плохо смешаешь муку с дрожжами. Тесто вместо того, чтобы подняться ровно, всей массой, подходит только с одного боку и даже не столько подходит, сколько лопается, рвется и вытекает из миски, как лава. Такова особенность страсти. Она перехлестывает через край.

В те времена тайные встречи с любовником были далеко не простым делом. Эрнесто, конечно, приходилось легче, поскольку как врач он всегда мог придумать какую-нибудь конференцию, конкурс либо срочный вызов к больному, но для меня, занятой лишь домашними хлопотами, такое проделать было почти невозможно.

Мне нужно было придумать себе какое-то занятие, которое позволяло бы отсутствовать несколько часов или даже дней, не вызывая ни у кого никаких подозрений. Вот почему еще до Пасхи я вступила в Общество любителей латинского языка. Его участники собирались раз в неделю и иногда отправлялись в культурные поездки. Зная мою страсть к древним языкам, Аугусто ничего не заподозрил и не стал возражать, более того, он даже порадовался, что я вернулась к своим прежним интересам.

Лето в тот год наступило стремительно. В конце июня Эрнесто, как всегда, уехал работать на воды, а я отправилась вместе с отцом и мужем на море. Я сумела убедить Аугусто, что еще не оставила желание иметь ребенка. Рано утром тридцать первого августа — я была с тем же чемоданом и в том же платье, что в прошлом году, — он проводил меня на поезд в Порретту. В дороге от волнения я не могла и минуту посидеть спокойно, смотрела в окно на тот же пейзаж, что видела год назад, но теперь все мне казалось совершенно другим.

Я пробыла на водах три недели и за это время пережила столько чувств и таких глубоких, каких не испытала потом за всю оставшуюся жизнь. Однажды, когда Эрнесто был занят на работе, я, прогуливаясь по парку, подумала, что самое прекрасное, что могло быть сейчас, — это умереть. Странно, не правда ли, но бесконечное счастье, как и непреходящее горе, часто рождают это противоречивое желание. У меня появилось ощущение, будто я уже давно куда-то иду, многие годы шагаю по незнакомой грунтовой дороге, пробираясь сквозь лесную чащу; чтобы двигаться дальше, прорубаю путь топором, упрямо стремлюсь вперед и не вижу перед собой ничего, кроме дороги; я не знаю, куда направляюсь, там впереди могла оказаться пропасть, возникнуть лесная чаща, появиться огромный город или пустыня; но лес вдруг расступился, и я, даже не заметив как, поднялась на вершину горы; только что взошло солнце, и передо мной открылся удивительный горный пейзаж — в бесконечном разнообразии оттенков, один за другим уходили далеко за горизонт горные пики; все вокруг было окутано сине-голубой дымкой, и легкий ветерок овевал вершину, на которой я стояла, он овевал и мою голову, и мысли, рождавшиеся в ней. Время от времени снизу доносился невнятный шум, лай собак, церковный перезвон. Все было странно легким и в то же время напряженным. Все во мне и вокруг меня просветлело, ничто не мешало, не давило на меня, и, хоть уже смеркалось, мне не хотелось спускаться с горы и опять идти лесом; хотелось окунуться в эту голубизну и раствориться в ней навсегда, расстаться с жизнью на этой вершине моего земного существования. Эта мысль не покидала меня до самого вечера, когда я снова встретилась с Эрнесто. За ужином у меня, однако, не хватило мужества поделиться ею с ним, я побоялась, что он начнет смеяться надо мной. Только ночью, когда он пришел ко мне в комнату и обнял меня, я прижалась к нему, собираясь шепнуть ему об этом. Я хотела сказать ему: «Хочу умереть». Но знаешь, что я шепнула? «Хочу ребенка».