Реквием по Наоману - Бениамин Таммуз Страница 27

– Я, – сказал профессор Бар-Нево, – только из-за этой фальшивой логики не дал бы вам возможности быть юристом. Ведь вы сейчас стоите перед нами и выставляете нас на посмешище примитивным маневром софистической спекуляции.

– С этим я не собираюсь спорить, – сказал Ури с облегчением.

– Но перейду к третьему обвинению, и оно наиболее тяжкое. Третье обвинение, которое вы мне предъявляете, заключается в том, что я осмеливаюсь оспаривать ваше мировозрение. И тут, господа, разрешите мне несколько расширить объяснение, чтобы не было никакого непонимания. Великое правило положено нашими праотцами, которые постановили: возлагают на общественность только тот декрет, который большинство может выполнить, и это правило, господа, вами начисто забыто. Не только вами, сидящими здесь на педагогическом совете, но правило это не взято в счет всем вашим поколением. По сути, в этом – провал всего сионизма.

– Минуточку, – воскликнула профессор Элишева Порат-Смир-новски, – уважаемые господа, вы слышите куда этот молодой человек клонит? Я говорила вам, что тут у нас происходит фронтальное столкновение. Сердце мое чуяло и знало, что чуяло. Извините меня, господин Бен-Цион, за то, что я вас перебила. Вы можете продолжать. Я лишь прошу, чтобы все было записано в протокол слово в слово. Пожалуйста, продолжайте господин Бен-Цион.

– Пожалуйста, – сказал Ури, – я буду говорить медленно-медленно, чтобы все было записано. Итак, я сказал о провале всего сионизма. Что я имел в виду? Я имел в виду, что в Одессе, Катовицах или в Базеле сидели умные евреи и думали, что следует наконец сделать что-то хорошее для народа Израиля. Невозможно, чтобы он продолжал жить в галуте, в несчастье, униженный и преследуемый. Обратите внимание на то, как он выглядит: бледный, незагорелый, сутулый, худой, занимается всяческим сутенерством и сватовством, все его пинают и плюют на него. И ведь несправедливо, ибо, посмотрите, какой это чудесный народ: у него ведь есть профессор Эйнштейн…

– Профессор Эйнштейн жил на сорок лет позже. – Не выдержал профессор Линденбаум и кинул реплику с места.

– Хорошо, не профессор Эйнштейн, так РАМБАМ, – согласился Ури. – РАМБАМ, насколько я знаю, был до конференции в Катовицах. Итак, среди евреев множество гениев, и просто талантов, и Ротшильдов, и виленских гаонов, и всяческие скрипачи и пианисты. Потому несправедливо, что народ этот так унижают и позорят. Колесо судьбы следует повернуть обратно. Берем телегу Истории и тянем вожжи сильно-сильно, пока кони не сделают поворот на сто восемьдесят градусов. В автомобиле это называют задним ходом, и если назад, так до конца. Если до сих пор мы были бледными, теперь будем загорелыми, как бедуины, если до сих пор были сутулыми, теперь будем ходить с распрямленной спиной, да так, что с трудом сохраним равновесие, чтобы не оступиться и не упасть назад. Если до сих пор мы были паразитами, теперь будет у нас такая продуктивность, что Стаханов покажется ничтожным в сравнении с нами. И если до сих пор мы вынуждены были чуть обманывать, быть хитроватыми, то теперь будем такими праведниками, что только в одном единственном месте в мире можно будет найти таких – в раю. Среди живых даже не пытайтесь искать таких праведников. Другими словами: в Катовицах и Базеле решили убить всех евреев, ибо рай в мире ином, истинном, как вам известно. Только там, а не на земле.

И вот сейчас я подхожу к самому главному. На общественность эту, которую зовут сионистами или жителями государства Израиль, возложили тяжесть, которую большинство выдержать не может. Невозможно, чтобы весь народ стал жителями рая, праведниками и святыми. Нет такого в мире. Мы всего лишь кровь и плоть. Следует оставить хотя бы небольшую трещинку для малых грехов. Если такую трещинку не оставляют, давление становится таким невероятным, что происходит взрыв. Даже в колесах машин есть небольшой клапан, да и в любой паровой машине. При высоком давлении клапан открывается, и выпускает немного воздуха. Не страшно. Но вы, господа, не оставили никакой трещинки, никакого клапана. Требования ваши тотальны: светоч другим народам, ибо из Сиона вышла Тора, кибуцы должны быть примером всем социалистам и коммунистам в мире; в институте Вейцмана вот-вот докажут, что можно производить нефть из апельсинов, ибо если мы не создадим какое-то сногсшибательное изобретение, означает, что мы потерпели сокрушительную неудачу. И каждый гражданин Израиля должен быть этаким маленьким Моше-рабейну. Или хотя бы сыном пророков. Господа, от этого дела у нас будут лишь одни беды. Человек – это девяносто процентов воды, а остальное – органические вещества, распадающиеся на минералы и металлы, дайте ему жить по законам, которые его сотворили. Не нагружайте на эту скотину больше, чем она может выдержать, если не хотите, чтобы она подохла или начала буянить. И я говорю вам, что она начнет буянить. Вместо праведников будет у нас государство, полное малых нарушителей закона, затем нарушителей больших, и в конце концов настоящих преступников. Почему я говорю обо всем этом? Где здесь связь с тем, во имя чего меня сюда пригласили? Итак, связь проще простой: не давите. Начните сейчас же вырабатывать закон в университетах, согласно которому каждый студент, который вынужден был идти в армию посредине учебного года, получит некие льготы на экзаменах, и пусть возьмут в счет ту жертву, которую он вынужден принести.

И если вы, профессора, сделаете так, с вас возьмут пример и правительство, и Кнессет. И когда они займутся новым законодательством, вспомнят, что мы достаточно загорели, выпрямились и притворялись праведниками и святыми. Сейчас пришло время быть немного просто людьми. С этого места я предостерегаю и говорю: если пойдете головой напролом, в стену, если будете притворяться, что народ Израиля предназначен для судьбы, какую ни один народ не сумел осуществить, то все это наше дело распадется. Я даже могу расслышать скрежеты и скрипы перед падением лавины. Я кончил.

Председатель профессор Порат-Смирновски спросила членов педагогического совета, желает ли кто-либо из них что-то сказать, но они молчали и только пожимали плечами.

– Господа, – пыталась она растормошить их, – считаете ли вы, что мы не должны были приглашать господина Бен-Циона на заседание?

– Этого я не говорил, – взял профессор Бар-Цион на себя миссию ответить. – Я не готов сказать, что меня убедили в чем-то, и не полагаю, не дай Бог, что следует рекомендовать профессору Линденбауму отменить свое решение. Но думаю, мы правильно сделали, что выслушали этого молодого человека. Если мы и не нашли в его словах ничего нового в теории логики, я уверен, что извлекли из его слов весьма не радостные вещи, касающиеся молодого поколения, если вообще господин Бен-Цион его представляет. Я не отрицаю, что некоторые из его замечаний не лишены определенной остроты. И искренности, я бы сказал. Может, искренности нелицеприятной. Или, скажем, нелицеприятной правды. Но он указал на вещи, от которых невозможно отмахнуться.

Этого Ури и ожидал. Тон примирения и даже как бы скрытой похвалы не пробудили в Ури ничего, кроме желания использовать возможность вцепиться в горла присутствующих с большей силой.

– Странно, – сказал Ури и скривил губы в улыбке, – странное дело, что надо было вам ждать моего мнения, чтобы услышать нелицеприятную правду. Естественно было бы, что вы обнаружите ее раньше. Вы – учителя, а я лишь ученик. Или тут все поменялось? И еще, касаясь вопроса, представляю я или не представляю молодое поколение. Странный вопрос. Кто же представляет молодое поколение? Вы?