Прошедший многократный раз - Геркус Кунчюс Страница 27

– А ты откуда? – спрашивает она.

– Из Вильнюса.

– О!.. Я не знаю, где это. – Смеется.

Это сообщение меня не удивляет. Я сыт, пьян, поэтому в хорошем настроении. Санкций к берлинке не применяю. Объясняю географию, напоминаю о Данциге, Кенигсберге, Канте и холокосте. Она смеется, издает радостные восклицания. Нам обоим весело.

– Чем ты занимаешься?! – продолжаю разговор.

– Пишу книги для детей.

– Замечательно!

– А ты?

– Ничем.

– Замечательно! – Теперь уже она не нарадуется на меня.

Чокаемся бокалами вина. Она мила – хотя и некрасива. Это я понимаю.

Подкрадывается Петер, подстерегавший в засаде. Я его понимаю, поэтому не сержусь, когда он уводит ее и тащит по лестнице в свое логово. Она смеется. Довольна. Еще не подозревает, что ее ждет наверху. А если и подозревает – ничего страшного: она из Берлина.

Джим хватает меня и представляет какому-то очкастому, якобы интересующемуся странами Балтии. От этого удрать не так легко, однако я извиняюсь и иду в туалет. Эта хитрость всегда действует. Любопытный собеседник остается меня ждать. Я не настроен рассказывать ему о барокко.

– Ты не мог бы взять вторую порцию еды? – по-литовски обращается ко мне какой-то субъект.

– Здесь, сейчас?!

– Я без приглашения. Джим не дает мне вторую порцию, а так есть хочется после этого вина. Может, сходишь, возьмешь, земляки же?..

– Сам иди и бери, – говорю, однако он не отстает.

– В прошлый раз, когда я взял, Джим меня выгнал. Боюсь, что опять так будет, потому что я не приглашен. Тебе же нетрудно взять. Я вижу, что он твой друг. Возьми порцию. После этого вина…

Посылаю земляка к черту. Он чувствует себя оскорбленным. Бросает мне, что в жизни не встречал столь недружеского отношения, апеллирует к моим национальным чувствам.

– Я татарин, так что можешь обосраться, – говорю и выхожу во двор.

Спиной чувствую, как он пронзает меня ненавидящим взглядом. Этого еще не хватало, носить корм зомби. Тем более неизвестным, неприглашенным и только потому, что они говорят по-литовски. Меня это бесит.

Во дворе стоим вчетвером. Даниэль опьянел. Фотограф Йоханн, из Гамбурга, но с резиденцией в Париже, трезв и горд. Беловолосая Зильке из Мюнхена весела. Я едва стою на ногах, поэтому весьма разговорчив.

– Так ты говоришь, Зильке, что твои родители из Восточной Пруссии, – обращаюсь я к красавице-историку, которая двадцать лет назад могла бы сделать замечательную карьеру в порнографических фильмах.

Она улыбается. Даниэль терпеливо слушает. Йоханн злится, так как подозревает, что я хочу отбить его девушку. Он уже готов идти домой, однако Зильке нравится болтать со мной. Может быть, она впервые в жизни видит пьяного человека. Любопытство – неисправимый порок. Она бы мне и с пороками понравилась, потому что она замечательная. Замечательнее спутницы Теда. Самая замечательная из всех, здесь присутствующих. Я, хоть и пьян, не ошибаюсь, и мои глаза не лгут.

– Нам нужно встретиться, – говорю ей. – Завтра.

– Нет, завтра я не могу, – разочаровывает она меня. – Завтра ко мне приезжает брат.

– Брат?! – встревает недовольный Йоханн. – У тебя есть брат?! Почему я о нем не знаю?!

– Ты много чего не знаешь. Тебе и не нужно знать. Я тоже о тебе ничего не знаю. И знать не хочу. Послезавтра. Послезавтра мне позвони.

Она пишет свой номер телефона, адрес, а Йоханн, если бы можно было, меня сейчас убил бы. Он видит, что его жизнь рушится, – сам хвалился мне, что завтра после обеда уезжает в Африку: получил, видишь ли, заказ сделать несколько фотографий обезьян. Даниэль доволен. Он гордится, что у него такой активный друг. Чтобы к Йоханну вернулся дар речи, говорю ему:

– Ты тоже напиши свой номер телефона. Я тебе позвоню. Когда вернешься из Африки.

Он пишет. Зильке помирает со смеху. Становится серьезной.

– Иду, – говорит она. – Пока.

– Я тебя провожу, – пытается опередить события двухметровый Йоханн. – Нам по пути.

– Веселись. До послезавтра, – и подставляет мне щечку.

– Позвоню тебе завтра, – обещаю я, целуя четыре раза.

– Тебе она нравится? – спрашиваю Даниэля, когда разлученная пара оказывается за воротами студии Джима.

– Да вроде ничего, – как бы сомневаясь, отвечает тот.

– Я тебе ее оставлю, – обещаю я, с трудом выговаривая слова, и иду в туалет помыться: чувствую себя проделавшим большую и тяжелую работу.

Шатаюсь, однако мимо Джима прохожу, держась прямо, хоть и непривычно сосредоточившись. Вода из бачка в туалете меня чудесным образом возвращает к жизни. Чувствую, как снова обретаю силы. Вижу, что Нойхауз не собирается отпускать Сесиль. Открыватель нового направления в искусстве терзает ее, как послушную овечку.

– Я хотел бы с тобой поговорить, – обращается ко мне какой-то бородач. – Джим посоветовал. У меня есть идеи.

– Замечательно! – улыбаюсь я. – Можно налить вина и поговорить – если только удастся.

Идем с новым знакомым, словно два братишки, за вином. Бак уже пуст. Пуст и второй. Переворачиваю его. Полбокала бородачу. Переворачиваю первый – мне бокал. Какие-то американцы пытаются протиснуться мимо нас.

– Ну нет… Очень жаль, – говорю, – вино уже кончилось.

– Нам сока, – признаются они смущенно.

Бородач представляется композитором. Небрежно бросаю, что тоже пишу музыку. Коллег найти нетрудно.

– Я из Вроцлава, но сейчас живу в Голливуде и пишу музыку к фильмам, – рассказывает он мне.

– Так ты не авангардист, – наношу я удар, хотя у него проблемы с чувством юмора.

Признаю, что чувство юмора у пьяного человека специфическое, однако деваться некуда, поэтому нападаю снова:

– Не авангардист ты.

– Я в Польше писал авангардистскую музыку, однако…

–.. сейчас пишешь, – перебиваю я, – к голливудским фильмам. Это очень хорошо. Тогда ты концептуалист.

– Почему?

– Потому что ты достиг высшей стадии концептуализма и продался Голливуду. Это лучшее, что может произойти с авангардистом. Продаться Голливуду… Боже, это замечательно!

– Я хотел тебя спросить: можно делать записи в Литве?

– О Боже, – ударяю я его по плечу, – ты встретил как раз того, кто этим интересуется! Могу сделать миллион записей. Когда тебе надо? – спрашиваю, как бы посерьезнев.

– Тебе можно позвонить?

– Звони когда хочешь.

Обмениваемся парижскими номерами телефонов, а я уже вижу себя разглагольствующим и обещающим записи симфонических оркестров по минимальной цене. Он доволен, что так быстро уладил дело. Я тоже.