Апельсиновый сок - Мария Воронова Страница 27

В Смысловском Вероника обрела строгого, но доброго старшего друга – впервые после смерти Эсфири Давыдовны. Генерал интересовался ее жизнью вне стен академии и всегда готов был предложить свою помощь.

«Человека можно разными способами поднять на вершину горы, – размышляла нынешняя Вероника. – Можно ехать за ним на лошади, подгоняя кнутом и пиная ногами в спину, а можно идти рядом с ним, предостерегая от обрывов и протягивая руку на сложных участках.

В обоих случаях цель будет достигнута, но в первом на вершину взойдет измученное озлобленное существо, а во втором – уверенный в себе человек, приобретший опыт лазанья по горам».

Сотрудники академии, знавшие о Вероникином горе, относились к ней с сочувствием, считали ее переживания глубокими и искренними, но немного детскими, чем-то вроде кори. Да, болезнь тяжелая, но проходит бесследно. Все они предрекали, что Вероника скоро утешится и – такая симпатичная девушка! – найдет себе достойную пару. И лишь один Смысловский воспринимал ее горе всерьез. Словом, генерал был единственным человеком, с которым Веронике хотелось общаться в то тяжелое время.

По субботам она приходила в эту квартиру, делала уборку и готовила обед на несколько дней. Смысловский вполне был в состоянии нанять прислугу, но почему-то не делал этого; в результате предоставленная заботам одинокого пожилого и очень занятого мужчины квартира с богатой обстановкой и хорошей коллекцией картин имела совершенно запущенный вид. Несколько суббот ушло на то, чтобы отмыть ее до блеска, а потом Вероника приходила поддерживать порядок.

С готовкой было легче. Вероника приезжала ранним утром, и они со Смысловским отправлялись на Мальцевский рынок, где покупали все необходимое – от парного мяса до пряностей. А превращать отличные продукты во вкусные блюда было для Вероники удовольствием.

– Я так благодарен тебе, – сказал как-то Смысловский, пробуя ее фирменный пирог с яблоками. – Как приятно на старости лет видеть рядом с собой близкого человека. Ведь это редко бывает, чтобы кто-то нуждался в твоем обществе и твоих советах, когда ты стар. Обычно стариков терпят из жалости или из-за денег, а ты, кажется, искренне привязалась ко мне.

Вероника смущенно кивнула:

– Но вы так помогаете мне… Если бы не вы, не знаю, что бы со мной было.

Генерал усмехнулся:

– А чем я тебе помогаю? Только тем, что позволяю заботиться о себе. Правда, это единственное лекарство для горюющего человека – заботиться о тех, кто в этом нуждается.

Вероника ничего не ответила, но задумалась: так ли уж нужна генералу ее забота? Он же прекрасно обходился без нее раньше.

– Спасибо, дорогая. – Смысловский поднялся из-за стола. – Может быть, поработаем над статьей? – Наверное, так обращался Пьер Кюри к своей жене Марии после ужина.

И они работали над статьей или над главой учебника. Иногда Вероника задерживалась у Смысловского до позднего вечера, и тогда он, несмотря на ее протесты, вызывал такси, которое сам и оплачивал.

– Эх, был бы я помоложе… – вздыхал генерал.

– И что тогда?

– Меня заподозрили бы в греховной связи со студенткой. Но теперь я, увы, вне подозрений.

Наверное, он стал бы для Вероники наперсником и в любовных делах, если бы они у нее были. Но в то время она не смотрела на мужчин. Сойтись с кем-то казалось ей таким же невозможным, как полететь на Марс. Однокурсники и сотрудники академии, знавшие об ее утрате, деликатно объясняли любому молодому человеку, который пытался оказывать Веронике повышенные знаки внимания, что она еще не оправилась после смерти любимого, поэтому шансов нет.

Тем временем жизнь, разрушенная и безрадостная, все же входила в свою колею. Вероника не тешила себя надеждами на счастье, но работа и Смысловский приносили ей покой.

Зимой она зазевалась на перекрестке и попала под машину. Удар был не очень сильным, но все же она сломала правую руку и два ребра.

Ее положили в печально известную больницу имени 25 октября, но Смысловский, узнав о несчастье, немедленно подключил свои связи, и через день Вероника уже лежала, как королева, в двухместной палате в академии и роптала на судьбу за то, что ее не задавило насмерть, как маму.

Сам момент травмы как-то выпал из ее памяти, в голове осталось, как она стоит на перекрестке, а потом сразу – лежит на асфальте. «Смерть могла быть такой же внезапной и безболезненной, – мрачно думала она, – я бы и не заметила, как умерла. И сейчас не было бы этой боли, тоски этой ужасной… Ничего не было бы… Ну почему все так несправедливо? Мама хотела жить, но погибла, я хотела умереть, но зачем-то осталась жива».

На третий день у нее поднялась температура, начался кашель, который она всеми силами пыталась сдерживать, потому что кашлять было больно из-за сломанных ребер. Врачи говорили, что в ее состоянии кашлять необходимо, но Вероника не хотела терпеть боль. «Сами и кашляйте», – огрызалась она мысленно.

– Здравствуй, цыпленок! – В палату вошел Смысловский в накинутом на парадную форму халате. Вероника даже загляделась: так он был хорош собой, с голубыми глазами и седой шевелюрой без малейших намеков на лысину.

– Здравствуйте, Иван Семенович! Спасибо, что перевели меня сюда.

– Не за что. – Генерал присел на край постели. – Почистить тебе апельсин?

– Спасибо, не хочу.

– Давай не стесняйся, тебе же загипсованной рукой неудобно.

– Не беспокойтесь, я действительно не хочу есть.

Помолчали. Смысловский погладил ее руку, спросил, не больно ли дышать.

– Что же ты, цыпленок, старика расстраиваешь, температуришь? Давай-ка я тебя посмотрю.

В их отношениях никогда не было даже намека на эротику, но внезапно Вероника поняла, что ни за что не сможет обнажить перед ним грудь.

А Смысловский уже доставал фонендоскоп и очки.

– Не надо, Иван Семенович, – пискнула она, млея от стыда.

– Как это не надо? Я должен выяснить, отчего у тебя температура. Травматологи говорят, что с рукой все нормально, признаков нагноения нет, значит, нужно искать пневмонию.

– Пусть кто-нибудь другой поищет! – схамила она.

– Да ты что, детка? – Некоторое время Смысловский растерянно глядел на нее, потом резко поднялся и вышел.

Вместо себя он прислал профессоршу из терапии, бодрую бабку лет восьмидесяти. По слухам, когда-то она была фронтовой подругой генерала, и некоторые фронтовые привычки сохранила до сих пор. Она ругалась матом, много курила и никогда не отказывалась пропустить стопку водки. В последние годы ко всему этому добавился старческий маразм: собираясь на обход, она могла повесить себе на шею вместо фонендоскопа кипятильник.

– Валяешься, ядрено копыто? – приветствовала она Веронику. – Семеныч последнего ума лишился, носится по всей клинике, орет: ах, любимая ученица во цвете лет помирает. Иди, говорит, Анфиса, послушай девочку, нет ли пневмонии. А чего слушать, я же глухая как пень. И слепая. Один только голос остался, лекции читать.