Время любить - Филипп Эриа Страница 27

Я постаралась поскорее закруглить переговоры в супрефектуре, где надо было получить разрешение на производство работ в Ла Роке. Теперь, успокоившись насчет Рено, я могла без помех думать о Жюстене. Я воображала себе его удивление, потом молчаливый вопрос – ему ли это?, – его улыбку, так неужели я лишу себя этого! – а также признательный взгляд, который он бросит на меня, подняв глаза от новой машины. Скажу без ложного стыда: я раньше намеченного часа отправилась в Фон-Верт.

Проезжая через долину, я несколько превысила скорость; ведь Жюстен мог, сообщив добрую весть своим родным, сразу вернуться к нам. Солнце уже не припекало так сильно. Не снижая скорости, я свернула на нашу грейдерную дорогу и увидела пограничные тумбы. Хоть бы он меня не опередил. Я снова сделала поворот, и уже в самом начале платановой аллеи что-то привлекло мое внимание. Я бы не сумела сказать, что именно, только знала – что-то здесь не так. Я подъехала к дому и обнаружила у стены куски металла, промасленную бумагу, а вокруг большую лужу бензина, опоганившую нашу площадку, в луже почил вечным сном сраженный ударами ног, камнями, уж не знаю чем еще, мотороллер Жюстена. Сначала я как-то не поняла, что случилось, вернее, старалась не понимать. Но тут из кухни вышла, прихрамывая, Ирма с забинтованной ногой, и я сразу же заметила на ее щеке синяк и не спросила, откуда он: я уже представила себе разыгравшуюся здесь сцену.

– Вы подрались, ты хотела ему помешать...

– Скажете тоже, помешать! Поди помешай такому сумасшедшему!

Она приложила руку к щеке и так стояла передо мной, словно маленькая девочка. Говорила она по-детски плаксиво, с большим акцентом, чем обычно.

– Где он?

– Ищи свищи! Натворил делов и смылся.

На долю секунды я почувствовала облегчение. Я даже обрадовалась, что его нет, я боялась его гнева, а также своего гнева, от которого дрогнул мой голос.

– Тебе больно?

– Еще чего! Пустяки. Лягнул несколько раз по ноге и еще кулаком двинул: разве он разбирается? Нет, не больно мне, а обидно. Больно стало только сейчас, когда я об этом говорю. Горе-то какое, расколошматить такую красавицу машину, да еще совсем новенькую!

Я проследила за ее взглядом и увидела у наших ног обломки, а тем временем образ устойчивого мира очевидности рухнул: все, чем я дорожила,моя беспечность, неосторожность, опасности... При этой мысли я бегом бросилась к машине, села за руль с единственной мыслью: "Жюстен!" Мне пришло в голову, что Рено помчался к Жюстену, я видела уже, как они сцепились, дерутся словно псы. Сделав полукруг, я затормозила и крикнула в окошко:

– А давно он ушел?

– С полчаса назад.

Полчаса! Меня как ветром сдуло.

Бешеная скорость, ветер, рвущийся в опущенные окна машины, чуть утишили мою лихорадочную тревогу. Никогда еще голова моя не работала так ясно. Две мысли, сначала слившиеся в одну, растекались в двух направлениях, накладывались как контрапункт на въедливый бас мотора. Две мысли? Нет, три, четыре: мысль о машине и дороге – это уже чисто автоматически, а потом погоня, поиски сына, всматривание в каждый мчавшийся впереди меня силуэт на колесах. И стремительный обзор этих последних недель. И мои комплексы, приведшие меня к тому, к чему я сейчас пришла. Эта склонность в течение двадцати с лишним лет к неравной любви – любви, заранее обреченной на провал из-за неудачного выбора партнера. Склонность, тем более обманчивая, что в действительности никак не соответствовала моему целомудренному образу жизни. Вот до чего докатилась. Но зато у меня есть время все обдумать. Самое главное – мое дитя, мой сын, которого я должна вернуть, который убежал из дому в припадке ревности. Сын, которого я заставила страдать. Теперь во мне заговорила совесть.

Всеми силами души я заклинала, чтобы мне поскорее попался какой-нибудь поселок с почтовым отделением. Наконец-то. Но у телефонной кабинки ждали до меня еще три человека, ждали с чисто провансальским терпением, которым я увы! – не обладала. Я бросилась в первое попавшееся кафе, гудевшее мужскими голосами, телефонный аппарат стоял на прилавке. Нацепив наушники, я наконец разобрала слова Ирмы.

– На чем он уехал? На новом мотороллере?

– Нет, мотороллер в сарае. Он сразу его туда завел, пока еще не увидел второго.

– Значит, на мопеде?

– Нет, и мопед здесь.

– Тогда на чем же он уехал?

– Да не уехал он, а исчез. Я вам говорю: исчез.

Я снова села в машину, но решила подождать с минуту, подумать, успокоиться. Что именно, какой рефлекс отвратил его от новой машины, да и от старой тоже? Неужели то, что обе он получил от меня? И тем не менее я знала, я чувствовала, что он покинул дом, убежал. Ирма правильно сказала: исчез.

Все-таки я продолжила свой путь: я находилась на половине дороги от Пейроля, и он наверняка где-то впереди. Разговаривая с Ирмой по телефону, я следила сквозь шторку из деревянных шариков, не проедет ли он мимо, ничего не подозревая о случившемся, направляясь прямо в Фон-Верт.

В поселке я попросила показать мне дом его родителей, стоявший в стороне. На звук мотора навстречу вышел один из сыновей каменщика. Это оказался Жюстен, но я не сразу узнала его. Я поняла, что ему еще ничего не известно, так он удивился моему неожиданному появлению, так радостно заулыбался. Не вылезая из машины, я в нескольких словах рассказала ему о случившемся. Лицо его помрачнело.

– Бедный! Бедный малыш...

Одним этим словом он увеличил разницу в их возрасте. Долгое молчание, одна и та же мысль сближали нас, связывали, разъединяли. Я не подымала на Жюстена глаз, но чувствовала, что он тоже избегает смотреть на меня. Наконец я еле слышно проговорила:

– Не надо приезжать к нам.

– Положитесь на меня.

Я стала разворачивать машину. И услышала настойчивый вопрошающий голос:

– Надеюсь, вы сообщите мне, что будет нового? И у вас, и у него.

Я ответила его же словами, хотя получилось это само собой:

– Положитесь на меня.

И все. Я думала о том, что оставляю его одного в этот великий день его жизни, когда сбылись все его желания, мечты, стремления, и день этот безнадежно испорчен! И этого тоже я сделала несчастным. Я снова покатила по дороге, но уже не так быстро. И постаралась убедить себя, что, раз Рено не бросился прямо к Пейролю в первом порыве гнева, он не будет искать с ним ссоры.

Ссора будет со мной, и, я чувствовала, ссора жестокая. Возвратившись домой после этой стокилометровой гонки, я даже не спросила Ирму, вернулся ли Рено. Я знала, что не вернулся. И когда перед ужином Ирма поинтересовалась, где накрывать, я ответила:

– Нигде не накрывай. Ты же знаешь, он к ужину не вернется. И ночевать тоже. Дай мне только чашку чая.

Ирма принесла мне сюда, под шелковицы, чашку чая с тостами и конфитюр из апельсиновых корок; она унаследовала секрет его изготовления от своей матери и выдавала его нам лишь по торжественным случаям. Когда Ирма пришла взять поднос, она заметила, что я выпила только чай и больше не прикоснулась ни к чему. Ирма уже не хромала.