Аномалия. «Шполер Зейде» - Ефим Гальперин Страница 27

Все, кто не понимает идиш, улыбаются тоже. Они думают, что всё в порядке.

Не улыбаются Гороховский, Гутман и Саймон Стерн. И ещё перестаёт улыбаться дед Грицько. У него начинают играть желваки на скулах. Он багровеет.

Пункт наблюдения СБУ. Хата № 1. День.

Всё произносимое Финкельштейном переводит вслух для СБУ старушка Броня Марковна. При этом она укоризненно качает головой.

Хата деда Грицька. День.

– …И надо мне было вот так жить. Так надрываться… – продолжает Финкельштейн, – чтобы единственного внука. Своими руками… Этим малограмотным, тупым… Ничтожества! «Шлимазойлем»! [97]

Пункт наблюдения мафии. Хата № 2. День.

Старый Рабинович, волнуясь, громко переводит продолжение речи Финкельштейна для мафии.

Хата деда Грицька. День.

Все селяне продолжают, ничего не подозревая, радушно улыбаться. Но на слове «шлимазойлем» взрывается дед Грицько. И кричит на чистом идиш:

– Ах ты, «дрек мит фефер»! [98]Ты «швицер» и «мудила»! Ты думаешь, умнее всех. «Ди махст а лайтише пуным»!. [99]

Улыбаешься, гнида! И думаешь, что никто тебя не понимает все твои «фойлышэ штыке». [100]

– Оп-па! Говорит! – изумляется милиционер Нечипоренко. Переводит взгляд на ошалевшего Финкельштейна: – Понимает!

Да! Это для Финкельштейна как взрыв бомбы. Он застывает. Улыбка сползает с его лица.

А дед Грицько продолжает. Он выстреливает много слов на букву «Ш», потому что в идиш большинство ругательств как раз на эту букву начинаются.

Финкельштейн краснеет, бледнеет.

И тут кульминационный момент – дед Грицько скручивает сочную «дулю» [101]и суёт её миллиардеру под нос. Все вокруг охают. Не понимая по содержанию, что случилось, но понимая по форме.

Вот после этой «дули» под славную залихватскую хасидскую мелодию «Гоп, казакэс» начинается бесславное бегство Финкельштейна.

Двор у хаты деда Грицька. День.

Это настоящий исход. Первыми в узкие двери хаты протискиваются сопровождающие миллиардера большие телохранители. Потом он сам, втянув голову в плечи, выскакивает и бежит к лимузину. За ним сопровождающие его лица и Гороховский с Гутманом.

А дед Грицько бежит к калитке и, удерживаемый из последних сил бабкой Парасей, милиционером и мэром Борсюком, достреливает вслед ещё не сказанные слова.

Заливается пёс Полкан. Поднимают гвалт псы по соседству. Из-за всех углов, заборов этот исход наблюдают селяне.

Работают все камеры слежения. С самых разных точек. Из-под забора. С дальнего окна. С высоты птичьего полёта.

Улицы села. День.

Хлопают дверцы машин. Кавалькада трогается с места. Поспевший только уже к концу визита, водитель, толкающий коляску с загипсованным равом Залцманом, разворачивает её и начинает толкать обратно к сельской гостинице.

Пункт наблюдения СБУ. Хата № 1. День.

От экранов мониторов поворачиваются друг к другу полковник и лейтенант. Потом смотрят на старушку Могеншвицер. Та вне себя от возмущения:

– Была бы я помоложе и не в коляске, я бы плюнула в лицо этому зарвавшемуся Финкельштейну. Сволочь! Таки да, падлюка! А дед Грицько – герой! Его речь, мальчики, это речь настоящего мужчины!

– Текст выступления обоих докладчиков в трёх экземплярах! – командует лейтенанту полковник Голодный.

– Для генерала и президента.

Пункт наблюдения мафии. Хата № 2. День.

– Вот так, Дианочка, надо со всеми мужиками! – восхищённо произносит Юлия Спиридоновна. – «Дулю»!

Улицы села. День.

Селяне обсуждают происшедшее. Успокаивают деда Грицько и бабку Парасю.

На берегу реки, размахивая руками, что-то объясняет Маргарите Исаак. Девушка плачет.

Сельская гостиница. Большая комната. День.

На железной, видавшей виды кровати – без матраца – прямо на сетке, сидит миллиардер. Он в прострации. Вокруг в скорбном сочувствии весь его штаб, в том числе и Саймон Стерн и Мак О'Кинли.

Пункт наблюдения СБУ. Хата № 1. День.

На мониторах картинка оцепеневшего миллиардера с разных точек со всех заблаговременно утыканных в сельской гостинице видеокамер.

Пункт наблюдения мафии. Хата № 2. День.

Та же картинка на мониторах. Даже более подробно. Камер слежения ведь у мафии больше.

Двор Мотри и Остапа. Вечер.

Во дворе, который как раз выходит углом на площадь, собрались селяне. Смотрят на окна гостиницы. Волнуются. Консультируются с дряхлым дедом. А тот поднимает палец вверх и произносит:

– При Николае Втором… Нет хуже для еврея, чем если его дитё пару себе выбирает в другом народе! Вот у нас еврей был. Молочник. Тевье звали. И его дочка за украинского хлопца пошла. Так неделю плакали по ней, как по умершей. И вычеркнули из рода своего.

– Ну! – гудит народ.

– Да-а… – Мэр Борсюк поворачивается к механизатору Петру Онищенко и укоризненно ему говорит: – Это тебе, товарищ Онищенко, не… Захотел – вступил в партию… Захотел – выписался.

Сельская гостиница. День.

У двери в комнату, где в прострации отсиживается миллиардер Финкельштейн, телохранители. Расталкивая их, в комнату вбегает мама Рива Розенберг.

Она причитает на идише вперемежку с английским языком:

– Реб Бэрэлэ! Помогите. Вы всё понимаете, вы всё можете!

Я не переживу! Моя дочка! Ребекка!

В дверях возникают светящиеся от любви Бекки и её избранник Олег Тягнибок по кличке «Мелкий». Один метр девяносто сантиметров.

– Вы слышите!? Вы же родной человек. – Рива тянет к Финкельштейну свой мобильный телефон. – Здесь среди… Вот свёкор на проводе. Сам Розенберг.

Финкельштейн поднимает голову. Берёт телефон. Слушает ор своего друга. Говорит на идиш:

– Шлёма, ша! Ты попался на Шполер Зейде, как и я. А ведь не верил. Вот иди теперь к своему психиатру. Не надо истерики! У тебя в любом случае, как положено! По маме внуки будут евреи. И при таком… – он оценивает взглядом «Мелкого». – мальчике… «Бэзрат Хашем»! [102]Это будут «айзэнэр»… [103]Крепкие детки. Так чтобы их было много, и чтобы им всем Бог дал здоровья!