Как если бы я спятил - Михил Строинк Страница 27

К счастью, я там сегодня единственный пациент. Госпожу Ван Дяйк зовут Изабель, и она запрещает мне обращаться к ней по фамилии. Она помешана на розовом цвете, который неизменно присутствует в ее гардеробе. Не помню, чтобы хоть раз она появилась в больнице без какой-нибудь розовой детали. Этот цвет соответствует ее настроению: все у нее «веселое», «забавное», «чудесное» или «дивное». Такая нарочитая жизнерадостность должна скрывать в себе какую-то темную, печальную тайну, но если здешние психиатры этого не видят, я тоже не буду ломать голову.

Как и все сотрудники больницы, Изабель обладает полным доступом к моему досье. Поэтому она в курсе, что я учился в художественной академии и грел руки на искусстве. С одной стороны, это удобно, ведь мне не надо ничего объяснять, но с другой довольно неловко, поскольку рождает у нее определенные ожидания. Поэтому я сразу расставляю точки над i.

— Хочу проверить, нравится ли мне еще рисовать. Хочу поэкспериментировать и попробовать свои силы. Только и всего.

— Отлично. Замечательно. А сколько времени тебе потребуется?

Сколько времени мне потребуется? Все упирается здесь во временные рамки. Если значительную часть своего времени я планирую посвятить живописи, мне надо суметь обосновать свое намерение. И запросить разрешение. И хорошо его аргументировать. И отстоять свою точку зрения. И…

— Я уже все продумала, это легко организовать (ага, я весь во внимании). Занятия по живописи будут частью твоего учебного плана. Это ведь связано с тобой и, возможно, с твоим будущим. Твой учебный план еще не заполнен, так вот мы этим и воспользуемся. Никаких проблем. Чудесно. Я всю устрою.

— Чудесно, — мне остается только ей поддакивать. Я ни в коем случае не рассматриваю свое посещение ателье как карьерный шаг в будущее. Мне даже не по себе от этой мысли. Но если так положено окрестить бюрократического зверя, то я не возражаю. Сейчас я хочу только одного — рисовать, и направляюсь к самому большому мольберту в ателье Изабель.

— Предоставляю тебе полную свободу. Позови меня, если тебе понадобится помощь. Хотя сомневаюсь, что способна чему-нибудь тебя научить. Мы могли бы даже рисовать вместе. Все возможно. А в какой манере ты, собственно, рисуешь?

И это самый оскорбительный вопрос, который можно задать любому мало-мальски творческому человеку. Будь добр, наклей-ка на себя ярлык. Так мне легче будет создать о тебе представление, которое на данный момент весьма ограничено.

Но я не хочу обидеть Изабель. Уж слишком она радужно-розовая. Я говорю ей, что собираюсь попробовать разные стили.

— А, так ты постмодернист?

— Что-то в этом роде.

— Я в этом полный профан. Для меня постмодернизм — это абстрактная мазня. Хотя и с внушительным ценником.

Она смеется собственному сравнению, но меня это не обижает. Меня не волнует ее мнение.

Меня не должно волновать ее мнение. Ведь я и сам ни черта в этом не смыслю, но все-таки ее замечание меня задевает. Кто она такая, чтобы судить?

— Нет, никакая это не мазня! — к своему удивлению, я начинаю что-то растолковывать этому розовому телепузику на доступном ей языке. — Постмодернизм можно сравнить с растолстевшим, избалованным американским ребенком, развалившимся на диване перед телевизором. У него уже все есть, причем в самом шикарном исполнении. Ему в этой жизни больше ничего не надо. Вообще-то у него два ежедневных занятия.

Изабель смотрит на меня так, словно я Синтерклаас. Она счастлива, что наконец-то может серьезно поговорить об искусстве.

— Какие же?

— Просмотр новейших ситкомов и поедание новой фамильной марки чипсов.

Розовая Барбамама вся напрягается. Может, она пытается вникнуть в мой монолог?

— У этого ребенка больше нет системы отсчета. Он не в состоянии оценить, какой пакетик чипсов вкуснее. У него нет мнения о сериалах, которые он смотрит. «Мыло» как «мыло», чипсы как чипсы. Понимаете?

Изабель не понимает.

— Чипсы стали для него условным понятием. Нет смысла считать один пакетик вкуснее другого, если знаешь, что все равно не получишь один и тот же пакетик дважды. Другими словами, ничто больше не является исключительным, или все является исключительным в равной степени.

— Ну хорошо, чипсы, а дальше?

— Вот эти чипсы и есть постмодернизм! Искусство уже давно не несет в себе реальных функций. Больше не надо ломать табу. Да и святынь никаких не осталось. Такие художники, как Энди Уорхол [42], это увидели. И принялись критиковать само искусство.

— А, это тот, что рисовал банки с супом? [43]

По-моему, сейчас она надо мной издевается.

— Точно! Банки с супом «Кэмбелл» стали искусством. Все стало искусством, то есть искусства как такого не стало. Искусство относительно.

— Как чипсы?

— Да! И нет! Поэтому не важно, какое искусство ты творишь. С таким же успехом можешь вообще ничего не создавать. Или всё.

— Но ведь каждый в состоянии отличить красивое от уродливого?

Вероятно, мне просто следует развернуться и уйти. Или согласиться и нарисовать цветок, но вместо этого я подхожу к рабочему столу Изабель. Я беру со стола бумеранг-открытку и приклеиваю ее к белому холсту. «Спасибо, до свидания!», гласит открытка.

— Что это значит? Это искусство? — спрашиваю я Изабель, которая думает, что мы с ней играем в какую-то игру.

— Да, думаю, да. Подожди-ка. Ага, понимаю. Этой открытке не место на этом холсте, к тому же она кривовато приклеена. Значит, это ошибка. Спасибо, до свидания! Верно?

— Верно! Как угодно! — я беру черный маркер и рисую на открытке жирный черный крест.

— А сейчас? Как ты думаешь, что это значит?

— А! Сейчас это опять превратилось во что-то другое. Здорово! Дай-ка подумать…

— Нет, стоп. Достаточно. Так можно продолжать до бесконечности! — одновременно я понимаю, что лишь все больше завожусь. Я плотно закрываю маркер колпачком и роняю его на пол. Надо было сразу линять отсюда, и я разворачиваюсь в направлении двери.

— Нет, это ты стоп! — Изабель меня опережает. — Я не совсем понимаю то, о чем ты говоришь, но я прекрасно вижу, что тебе все это очень близко, да?

— Да, логично, по-моему.

— И поэтому не стоит сразу от этого бежать.

Изабель отклеивает открытку от мольберта и прикрепляет на него новое полотно.

— Я еще не уверен.

— Еще? Значит, это вопрос времени?