Трения - Филипп Джиан Страница 27

— Прости меня, Лили, но есть же какие‑то пределы.

— Я хочу, чтобы ты называл меня Лилиан. Ты что, глухой?

— Хочешь знать, что я об этом думаю? Таких, как он, надо за решеткой держать. Заметь, я смотрю на вещи широко — и все же. К тому же этот тип женат. Да его пристрелить мало!

— Уйди из моей комнаты.

— Мне придется разыскать его и поговорить с ним по‑мужски.

— Если ты это сделаешь, я уйду из дома.

— Не вынуждай меня на крайние меры — это все, что я хотел тебе сказать.

Я вернулся в гостиную и стал смотреть на падающий снег. Совсем маленькие снежинки, прямо пудра. Потом пошел и поставил в печку замороженную запеканку.

Ели мы молча.

Потом я снова сказал:

— Я думал, ты будешь единственной женщиной в мире, с которой у меня все будет хорошо. Видишь, как можно ошибаться.

* * *

По счастливой случайности я стал главным акционером маленького издательства, которое числилось основным источником моих доходов. В каталоге у нас значилось около двенадцати авторов, и в их числе — Шарлотта Блонски, которая обычно требовала от меня гонораров, никак не соответствовавших продажам. В сущности, все авторы в душе — акулы. Так вот, в честь этой Шарлотты Блонски несколько месяцев назад мы устроили в издательстве маленький коктейльчик — из чистой любезности, чтобы отметить выход ее нового романа «Задушенный любовник». От романа мои соакционерки, Коринна и Сандра, были в полном восторге и даже вывесили в издательстве портрет Шарлотты.

Шарлотта пришла с супругом, мужиком лет шестидесяти. На нем был темно‑синий блейзер — оказывается, такие еще носят? — с золотыми пуговицами, а под рубашкой — шейный платок. Даже представить себе нельзя, что этакие экземпляры могут гулять на свободе. Тем не менее вокруг него крутились женщины. Жорж Блонски. Существо с другой планеты.

— Ты что, шутишь? — спросил я Лили, когда мы ехали с коктейля домой. — Ты всерьез находишь его обаятельным? Жорж Блонски! Обаятельный! Может, тебе его рэперский прикид понравился?

Я смотрел на нее и улыбался, потому что уже привык, что она все говорит и делает мне наперекор.

— Нет, ты серьезно? — продолжал я. — Ты, наверно, смеешься надо мной?

Теперь выяснилось, что она не шутила. Оказалось, Жорж Блонски соблазнил мою дочь.

Он не был ее первым любовником — вопрос не в этом. Лили принимала все что нужно и жила как хотела вот уже два года, как и большинство ее подружек. Так или иначе, я не был единственным отцом, который, стиснув зубы, принял этот удар, хотя каждый втайне надеялся, что его сия участь минует. Теперь Лили была осведомлена в вопросах секса не хуже меня. Но дело не в этом.

А в том, что, даже рассуждая здраво, я не понимал, что с ней происходит. Иногда мне удавалось посмотреть на вещи со стороны, и тогда я говорил себе, что все не так уж плохо. Но что‑то не сходилось.

Однажды я пошел на вечеринку, которую давала Шарлотта Блонски. Как правило, я избегал подобных сборищ, держался от них за километр, потому что там вечно толкутся всякие писатели, а я не горел желанием с ними общаться. Они быстро мне надоедали. Обычно я тихо сидел в углу и никого не трогал, но ко мне обязательно подваливал кто‑нибудь из них и начинал заумные разговоры — то излагал проект книги, которую он вынашивает, то пересказывал какую‑нибудь лекцию, которую прочел в Вермонте или Сиднее, собрав полный зал.

Но на этой вечеринке я хотел присутствовать непременно.

Там собралась тьма народу. Бродя из комнаты в комнату и ожидая случая поговорить с Жоржем Блонски, я заметил на стенах несколько дорогих картин. О чем говорить с этим типом, я понятия не имел, я даже не знал, буду ли говорить вообще. Пока что я просто ходил за ним по пятам и брал с подносов то бутерброд, то бокал шампанского — их разносили очаровательные субретки в суперкоротких черных юбочках.

Я пожимал кому‑то руки, но слышал только общий гул голосов, не в силах отвести взгляд от спины человека в блейзере, который трахал мою дочь. Иногда я оказывался так близко, что видел поры его кожи, чувствовал запах его одеколона, мог коснуться его синего блейзера.

В конце концов я представился:

— Рад познакомиться. Я отец Лили.

Я протянул ему руку. Он, не дрогнув, пожал ее:

— Знаю. Мы знакомы.

— Не так чтобы очень, — ответил я, внутренне морщась от прикосновения к его руке. — Не так чтобы очень, дорогой друг.

Я был не в состоянии продолжать, и он ушел. Я высунулся в открытое окно и набрал полную горсть снега — там лежал валик толщиной в несколько сантиметров. Снег у меня в кулаке мгновенно стал горячим. Да как этот гад посмел? Откуда у него эта уверенность, что он вообще на что‑то имеет право? На юную плоть, например? На плоть от плоти моей? Нет, этого нельзя было так оставить. Я увидел вблизи то, что хотел увидеть, я прикоснулся к его омерзительной руке.

Позже, напившись, я зажал Шарлотту между дверей.

— Я хочу поговорить с тобой о твоем муже, — сказал я.

— Дорогой мой, тема давно исчерпана.

С минуту я стоял и смотрел на субреток, которые, как воробушки, перепархивали от группы к группе. Достаточно протянуть руку — и вот она твоя. Только дело было не в этом. Как узнать, что происходит у них в голове? Как Лили могла положить глаз на этого Блонски?

Я отправился его искать.

Нашел я его в коридоре.

— Что‑то мне нехорошо, — сказал он.

— Зато теперь мы наедине. Очень этому рад.

Он держался за грудь и вращал глазами. Но вокруг меня тоже все плыло. Я прислонился плечом к стене.

— А теперь слушайте меня внимательно, — начал я.

Он пошатнулся, мне пришлось его подхватить.

— Откройте уши и слушайте внимательно…

Он умер у меня па руках от сердечного приступа. Испустил последний вздох, можно сказать, в моих объятиях. Но продолжал цепляться за меня. Я разжал руки. Он упал. Старое сердце не выдержало.

* * *

Прежде всего, я убедился в одной очень важной вещи: Лили не зацикливалась на стариках. После праздников я вздохнул с облегчением, когда обнаружил, что она встречается с парнем, у которого полон рот собственных зубов и одежда как у всех.

Впрочем, радовался я недолго.

Смерть Жоржа Блонски Лили пережила гораздо тяжелее, чем я ожидал. Она отказывалась обсуждать со мной что‑либо и вообще, про мере возможности, избегала со мной разговаривать. По вечерам, если она не сидела запершись в своей комнате под предлогом, что не хочет есть, я из кожи вон лез, чтобы установить с ней хоть какой‑то контакт — напрасно. Она ходила бледная, с отсутствующим видом, и растрепанные волосы свисали ей на лицо. Когда мы смотрели по телевизору новости, что бы я ни говорил по поводу царящего вокруг хаоса, она оставалась безучастной. По ночам болтала по телефону, а средь бела дня могла вдруг лечь и заснуть. Я старался исполнять ее требования и не делал ей замечаний. Один из нас должен был сохранять спокойствие.