Танго с манекеном - Алекс Форэн Страница 27

В какой-то момент он осознал, что слушает, закрыв глаза, а раскрыв их, увидел Мари и с неожиданной ясностью почувствовал, что она испытывает абсолютно то же, что он. И в этот момент музыка стихла.

– Ну, что же… – воспользовавшись паузой, Чучо обернулся к Мари. – Танго танцуют вдвоем. Если Грег не возражает, вы окажете мне честь?

Мари растерянно посмотрела на него, затем на Грега.

– Я…

– Ерунда, – перебил Чучо. – Слушайте музыку, и я вас поведу. Всего три возможных шага. Шаг вверх мы уже сделали, – он подмигнул Грегу. – Просто чувствуйте. Ловите мое следующее движение. У вас получится.

Галльяно взял первый аккорд. Чучо встал и протянул руку Мари. Они прошли всего несколько шагов до площадки, но этого было достаточно, чтобы Грег заметил, как резко изменился Чучо. Казалось, он стал стройнее и строже, хотя в этой строгости не было ни пафоса, ни наигрыша, движения его были гибкими и раскованными, и в них было достоинство.

Грег не взялся бы описать танец.

Вначале казалось, что главное в нем – забота и осторожность. Каждый из двоих будто помогал другому, боясь его испугать или обидеть, как будто они, наконец, встретились и только узнают друг друга. Потом они, как будто, слились, и появилась легкость. Они уже не подлаживались друг к другу, а были самостоятельны и независимы, но были вместе, вдвоем, и обоим это доставляло радость… Внезапно в музыке появились пронзительные ноты, она стала быстрее, и вдруг родилась страсть, которую теперь уже нельзя было скрыть. Казалось, что эти двое притягиваются друг к другу мощным магнитом, что тела их наэлектризованы, и между ними в любую секунду может вспыхнуть пламя. От этого становилось страшно и перехватывало дыхание.

И вдруг что-то случилось. Пластика Чучо стала сдержанной и скупой, как будто он шел по грани, в ней появилась угроза, как в гибком сильном звере, защищающем свою территорию. Каждое его движение теперь скрывало опасность, за которой прятались страх потери и боль от ее неизбежности. И все остальное стало вдруг мелким и неважным, кроме двух фигур, слитых в единое целое, кроме двух сюжетов, к которым сводится все: любви и разлуки…

Они вернулись за столик – Чучо серьезный и сосредоточенный, Мари – ошеломленная и потерянная.

– Вы… – проговорил Чучо, как будто подыскивая слова. Потом склонил голову и коротко закончил: – Благодарю вас.

Она, не понимая, взглянула на него, целиком еще поглощенная тем, что произошло только что и до сих пор происходило у нее внутри. Галльяно заиграл новую мелодию, и это избавило всех от необходимости слов.

И только через несколько минут, скорее, чтобы не говорить сейчас о танго, Мари повернулась к Чучо и сказала:

– Расскажи о фотографии… Как ты снимаешь?

– Для этого у тебя есть Грег.

– Я для Мари – не авторитет, слишком близко знакомы. К тому же и мне всегда интересно тебя послушать.

– А я весь вечер говорю о фотографии. Просто замените «танго» на «фотографию»… И там и там – главное одно. У каждого в сознании есть зона реальности – то, что мы используем в повседневной жизни, и зона фантазии – то, что скрыто внутри, но хочет быть реализованным. Настоящая фотография – попытка разглядеть это скрытое. Остальное – ремесло, журналистика.

– Но есть же профессионализм, мастерство…

– Для домохозяек, – отмахнулся Чучо. – Гениальные актеры не заканчивали актерских курсов, а гениальные предприниматели – бизнес-школ. Я знаю людей, которые фантастически снимают мыльницами. И таких, которые годами учились у профессионалов, и чьи снимки безнадежно мертвы. Единственный профессиональный секрет, без которого не бывает фотографий – в нужный момент нажать пальцем на кнопку затвора. Все. Других приемов нет. Попытка объяснить это словами бесполезна. Фотография – как дзенский коан. Главное не называется, а просто присутствует. Ощущается. Иначе это, как силиконовые сиськи – мертво и пошло. Эротизм германских бюргеров. Вы можете, например, снять голую топ-модель в непристойной позе – в студии, при выставленном освещении. И заснуть над снимком. А можете – краешек чулка, чуть видный из-под юбки случайной девицы в кафе. И потерять сон.

– Этому можно научиться? – тихо спросила Мари.

– Этому можно разучиться.

– ?

– Можно вспомнить. Любой нормальный ребенок все видит. Потом его учат. Он слепнет. Потом, например, получает звание МВА. Все, заасфальтировали. Чтобы вскрыть, нужен отбойный молоток. Но, в принципе, возможно. Смотрите, что здесь нарисовано? – он вынул из кармана куртки ручку и, двумя движениями чиркнув что-то на обороте картонной подставки для стакана, показал то, что получилось.

– Ну, горы… Над ними Луна.

– Ты согласен?

– Я вижу море. Восход.

– Молодцы оба, очень художественно. Можете начинать дебаты. Создайте в защиту своих точек зрения непримиримые движения «Горелунатиков» и «Восходящих моряков». И возглавьте. Чтобы самоутверждаться коллективно. А здесь, на самом деле, нет ничего, кроме неровного круга и волнистой линии.

Ответить было нечего.

Чучо наблюдал за ними с явным сочувствием.

– Ладно… Там что вы видите? – он указал на Галльяно.

– Человек на стуле. С аккордеоном, – осторожно, как бы на ощупь, сказала Мари.

– Ох, – вздохнул Чучо. – Не старайтесь угадать, чего ждет учитель у доски, он сам ничего не видит. Говорите, что чувствуете. Я вам на звезды показываю, а вы смотрите на указательный палец… Там музыка. Закройте глаза, чтобы увидеть. Что вы смотрите, закройте глаза!

Они закрыли глаза. И мелодия, которая только что была невнятным фоном, перекочевала куда-то внутрь. А снаружи остался голос Чучо.

– Видеть, а не смотреть. Гомер видел, и Борхес, и им не мешало то, что он слепы. Глаза почти не нужны, разве что третий – и это твой долбанный объектив. Спроси себя – зачем ты снимаешь? Что ты хочешь показать или понять? Есть у тебя рамки, запреты? Табу? Что ты должен сказать этим снимком? Выкрикнуть? На полную катушку. Но – без истерик. Слушая себя, закрыв глаза. Как в жару воду пьешь… Грег, если ты сейчас решишь сделать портрет Мари, что, прежде всего, ты захочешь показать?

Грег раскрыл глаза и взглянул на Мари. Она, как и Чучо, ждала ответа. Не было смысла увиливать.

– Чувственность. Извини, Мари, танго навеяло.

– А нечего извиняться, – отрезал Чучо. – Извиняться нужно было бы, если бы ты соврал. ОК, чувственность… Ну, делай.

– В смысле?

– Ну снимай же, вот горе какое! Или ты ждешь, когда снизойдет вдохновение? Все, что тебе нужно, у тебя есть.

Грег взял фотоаппарат…

Мари явно чувствовала себя неловко. Она попыталась было улыбнуться в объектив, но поняла, что вышло искусственно, наоборот сделалась серьезной и стала смотреть в сторону. Некоторое время Грег еще нажимал на кнопку, затем перестал и отложил фотоаппарат.