Край, где живет Детство... - Сергей Боев Страница 27

– Ну если так, то давай.

… Они сделали всё, как и собирались: вырыли глубокую яму в песочнице, положили на дно бумагу, сухие ветки и траву. А чтобы костёр горел подольше, кто-то придумал положить в него куски рубероида. Подпалив бумагу и положив сверху на рубероид отобранный у малышни баллончик, они отбежали метров на двадцать и залегли в канаву за бугром. Потянулись томительные минуты ожидания.

Пять минут… Ничего.

Они подползли ближе.

Десять минут… Костёр начал затухать.

Они подползли ещё ближе.

Вот они уже в пяти метрах от песочницы.

Костерок прогорел, хотя всё ещё дымится… Но по-прежнему ничего не происходит.

– Наверное, мало веток положили, – выдвинул предположение Вадька. – Жара не хватило. Надо подбросить ещё – без этого не рванёт.

И вот они, нарвав сухой травы и подобрав по пути всё, что может гореть, снова в песочнице. Дымится, пузырится и фыркает расплавленной смолой рубероид. На него летят принесённые сухие ветки, трава, обрывки бумаги. Но костёр никак не хочет разгораться заново.

– Сейчас раздую! – Вадик набирает полную грудь воздуха, наклоняется над костром и дует… А в следующий миг мир перестаёт существовать…

«Странно – а почему это я лежу на земле? Да ещё и под шахматным столом? Он ведь метрах в трёх от песочницы – а я только что сидел на бортике!» – это – первое, что приходит на ум Серёжке, когда он открывает глаза. А потом в голову врывается жуткий крик. Он переводит взгляд со стола на песочницу и чувствует, как волосы на затылке встают дыбом от увиденного: всё лицо Вадика покрыто чёрными пузырями, а по виску, по щеке пульсирующей струйкой течёт и капает с подбородка густая тёмная кровь.

Дальше всё происходит, как в кошмарном сне. Какой-то мужик вдруг оказывается рядом с Вадимом, сгребает его в охапку и тащит к дороге. «Остановить машину… наверное, в медсанчасть» – медленно, как старые мельничные жернова, возникает, проворачивается в мозгу и исчезает мысль.

Перед глазами всплывает искажённое лицо брата. Он что-то кричит ему – но голос глухой, как из глубокого подвала. Серёжка никак не может понять, что тот от него хочет. Потом он чувствует, как брат хватает его под руки, тянет из-под стола, кое-как взгромождает на скамейку, ощупывает руки, ноги… Хочется закрыть глаза, чтобы остановить вращающийся вокруг мир, чтобы прекратился этот гул в ушах…

Брат хватает его за руку, тащит за собой. Они куда-то бегут. Он видит перед собой только спину брата и настойчиво повторяет сам себе, словно боится забыть: «Надо бежать. Раз брат бежит – значит, так надо…»

Медленно, постепенно краски и звуки возвращаются, вращение мира прекращается – и он уже, кажется, слышит брата: «Баллон взорвался… Вадика ранило, в больнице… Никому не говори, что мы там были… Быстрее надо домой, а то родители будут волноваться… У тебя что-нибудь болит? Можешь идти?»

Он слышит собственный голос как будто издалека: «Нет, не болит… Могу. Идём».

… Им крупно повезло – никто больше не пострадал. Вадиму взорвавшийся баллончик рассёк своим развороченным боком висок, пройдя буквально в сантиметре от правого глаза и улетев шагов на пятьдесят – такой силы был взрыв. Ему наложили восемь швов, он вышел из больницы через неделю, почти потеряв зрение на правый глаз…

После этой трагедии они с братом долго не могли прийти в себя. Вспоминая этот день снова и снова, они каждый раз внутренне содрогались от мысли о том, как плохо всё могло закончиться! Ведь на месте Вадика мог оказаться любой из них…

А если не точно на его месте, а на сантиметр правее? Как может быть, чтобы расстояние между жизнью и смертью измерялось всего лишь одним сантиметром? От этой мысли внутри всё замирало, холодело и цепенело. Казалось, в тот день сама костлявая Смерть прошла рядом, задев одного из них своим плащом и пригрозив косой остальным: «Не балуйте!»