История одного предательства, одной страсти и трех смертей - Метин Ардити Страница 27

«Классическая депрессия», — заключил Анастас.

Он попытался поймать глазами взгляд девушки, не сумел этого сделать и в конце концов ласково спросил:

— Поговорим?

Павлина молча заплакала. Прошла минута, потом врач все тем же спокойным, доверительным тоном произнес:

— Госпожа Манолиду рассказала мне твою историю, Павлина. Я хочу послушать, как мне ее расскажешь ты. Ты знаешь, я здесь для того, чтобы помочь тебе.

Павлина, не глядя на него, едва заметно кивнула.

Все Афины преклонялись перед Вассо Манолиду, старшей дочерью госпожи Катины. Профессор Анастопулос также принадлежал к числу ее поклонников. Десять дней назад он ходил на премьеру «Леокадии». Зал устроил Манолиду овацию. Ах, если бы он сумел хоть чем-то помочь актрисе. Она могла бы публично выразить ему признательность!

Собратья по профессии завидовали Анастасу, который был очень хорошим врачом. Если Манолиду похвалит его на людях, коллеги об этом узнают…

Перспектива взбесить их страшно его обрадовала. Анастас достал из украшенной чеканкой плоской серебряной шкатулки очень тонкую сигару. Раскуривая ее, вытянул губы как для поцелуя, что придало ему несколько жеманный вид. Затем набрал в рот дыма, выпустил его тонкой-тонкой струйкой и задумался над тем, как помочь этой девушке. Как облегчить ее страдания? Чем помочь, если на нее давят все печали мира?

— Послушай, дитя мое. Я вижу, что у тебя депрессия, ты в подавленном состоянии, это ясно. Современные методики помогут тебе. Благодаря им возможно даже полное выздоровление. Но ты должна сделать над собой усилие и все мне рассказать.

— Я не больна. Я бросила своего ребенка.

— Ты ничего не ешь. Твоя работа тебя больше не интересует. Тебе ничего не хочется. Ты долго не протянешь при таком настроении, Павлина.

У нее не было ни малейшего желания обсуждать свое состояние.

— Ты хочешь умереть?

— Я бросила своего ребенка. Я хочу его найти. Остальное мне безразлично.

— То есть ты хочешь жить. Это хорошо. Что касается твоего ребенка, Павлина, его усыновили. Ты это знаешь. Ты принесла огромную жертву во благо своего ребенка. Никто тебя не осуждает.

— Мой ребенок меня осудит.

— Никто не может изменить прошлое, Павлина. Передо мной сидит опустившаяся молодая женщина… — Анастас выдержал долгую паузу, потом продолжил: — Я тебе не враг. Я только врач. Моя работа — оказание помощи, в том числе и тебе. Но для этого ты должна со мной разговаривать.

— Я непрерывно думаю о своем ребенке, — сказала наконец Павлина бесстрастным голосом. — Я думаю о ней каждую минуту, каждую секунду. Представляю, как она делает то одно, то другое, как она одета, чем похожа на меня, а чем не похожа. Иногда мне кажется, что глаза у нее совершенно черные, как у ее папы, а иногда — что совсем светлые, голубые, как у меня… Она все время со мной, я не расстаюсь с ней ни на минуту.

Павлина замолкла. Анастас внимательно наблюдал за нею. Она заговорила вновь:

— Каждый раз, когда я встречаю девочку примерно ее возраста, я думаю, что это может быть моя дочь. — Она помолчала, потом добавила: — Я уверена, что у нее мои волосы. Послезавтра ей будет пять месяцев. — Она опять помолчала несколько секунд и сказала: — Если я перестану думать о ней, я предам ее еще раз.

Анастас Анастопулос очень быстро, не выдыхая дыма, два раза затянулся своей маленькой сигаркой, потом снова вытянул губы трубочкой, из которой тихо полилась белая, тонкая, нескончаемая струйка дыма. Он задумчиво смотрел, как дым рассеивается, потом перевел взгляд на Павлину:

— Ты молода. Ты знаешь свое ремесло. Ты умна, как мне сказали. У тебя есть все, Павлина, но ты должна подумать о себе.

Павлина снова впала в оцепенение, вперив глаза в пол. Долгое время спустя она сказала:

— Я хочу найти своего ребенка.

— Как ты считаешь, в каком состоянии тебе легче будет найти его — став сильной и здоровой или доведя себя до полного физического и морального истощения?

Павлина наконец подняла глаза на врача. Тот облегченно вздохнул:

— Я вижу, что ты меня понимаешь. Сегодня пятница. Приходи в понедельник в конце дня. Во вторник начнешь курс лечения сном. Увидишь, это очень приятно. Останешься в отделении недельки на две-три. Потом ты будешь себя чувствовать значительно лучше. Ты быстро восстановишь силы.

Понедельник, двадцать девятое сентября 1958 года

Медсестра подала Павлине белую больничную рубаху из ситца.

— Твоя одежда тебе не понадобится, — сказала она благодушно. — Она будет храниться в служебном помещении, видишь, здесь нет шкафа, только полки.

Павлина вытянула руки и дала себя одеть. Медсестра закрепила завязки рубашки сзади, на шее Павлины. Рубашка прикрывала ее тело от груди до низа живота, оставляя голыми ноги и спину.

— Трусы на смену я кладу сюда, на полку, вот смотри. А это твоя кровать.

Кровать была с металлической сеткой, одна из четырех, стоявших параллельно стене в длинной прямоугольной палате, напротив гладкой, выкрашенной в светло-кремовый цвет перегородки. Еще две кровати занимали пожилые женщины. У одной на голове пробивалась седина, другая была белой как лунь.

Мысль о том, что она оказалась в компании старушек, нисколько не смутила Павлину. Она вообще не могла думать о себе.

Полчаса назад Вассо Манолиду проводила ее до больницы. Появление великой актрисы произвело на всех сильное впечатление. Медсестры столпились в коридоре, многие из них просили автограф. Актриса не отказывала, как любая знаменитость, умеющая поддерживать восхищение к себе…

— Профессор скоро придет, — сказала ей медсестра с улыбкой, понимая, какое значение придает Анастас Анастопулос мнению Вассо Манолиду.

Но актриса ждать не могла — у нее не было времени.

Спустя немного времени после ее ухода появился профессор, в торжественной обстановке, в сопровождении двух ассистентов и медсестры.

— Вот уж действительно не повезло, профессор, она только что ушла, — сказала медсестра, нажимая «на только что».

Несмотря на свое разочарование, он подошел к кровати Павлины и чрезвычайно благосклонно сказал ей:

— Здравствуй, Павлинка.

Он уже представлял, как зайдет поздороваться с великой Манолиду в ее театральную уборную на следующем представлении «Леокадии». Та, конечно, встретит его небрежно брошенным восклицанием:

— А! Великий профессор!

И этот знак благосклонности вызовет желаемый отклик во всех Афинах. Анастас повернулся к медсестре:

— Вы дали ей лекарство?

— Нет еще, профессор, поскольку вы обещали зайти… Я, кстати, сказала госпоже Манолиду, что мы вас ждем.